Однажды внук прокатил его вдоль левого берега реки, чтобы дед смог посмотреть через огромную эспланаду на холодный фасад Дома инвалидов, к которому король Людовик добавил великолепный собор с золотым куполом.
– Я видел изображения собора Святого Петра в Риме, – сказал Эркюлю внук, – и наш собор совсем такой же. Париж – это новый Рим.
В другой раз они поехали в северную часть города, где король Людовик велел снести старые постройки и проложить вместо них просторные бульвары.
– Наш король еще более прославил Францию, – с уверенностью заявил юноша.
– Может быть, может быть, – буркнул Эркюль.
Он был так стар, что произвести на него впечатление было нелегко. Ну да, думал он, Людовик добавил славы Франции Бурбонов. Он подчинил самые знатные семейства страны. Государством стали лучше управлять. За океаном в Новом Свете французские исследователи закрепили колониальные права Франции на территорию, протянувшуюся вдоль обширного бассейна Миссисипи, и в честь короля Луи назвали ее Луизианой.
В Европе власть могущественного клана австро-испанских Габсбургов ослабевала. Где силой, где хитростью король-солнце отбирал у них богатые пограничные районы вроде Эльзаса и Лотарингии и присоединял к Франции. Женив своих наследников на габсбургских принцессах, он поступил еще умнее, потому что вырождающиеся Габсбурги в конце концов не смогли произвести наследника испанского трона, и тогда корону Испании получил внук французского короля. Правда, Бурбонам пришлось пообещать остальной Европе, что Франция и Испания никогда не будут управляться одним монархом, но теперь южным соседом Франции стал дружественный Бурбон, а не соперник Габсбург. Французская культура повсеместно входила в моду. По всей Европе французский становился языком дипломатии и аристократии.
Эркюль признавался сам себе, что и он, будучи французом, гордится всеми этими свершениями. Но за славу Бурбонов пришлось заплатить высокую цену. Амбиции короля-солнца беспокоили правителей других стран, особенно протестантских. Атаковав Нидерланды, он дал им повод к действию, и почти два десятка лет тянулась изнурительная война, в которой талантливый английский генерал Черчилль, теперь герцог Мальборо, несколько раз громил французскую армию. Весь мир увидел, что великая Франция не так уж непобедима. Война опустошила казну короля-солнца и лишила Францию друзей. И что тут хорошего?
Кроме всего прочего, по мнению Эркюля Ле Сура, было и кое-что еще. Неуловимое, неосязаемое, что-то вроде облачка, закрывшего солнце.
Древние греки сочиняли трагедии, в которых царя, слишком много возомнившего о себе, неизменно наказывали боги. Древние римляне и средневековые народы верили в колесо Фортуны, которое никогда не останавливает своего бега. А может, у Всевышнего имелись свои причины отвернуться от короля Франции.
Так или иначе, но Эркюлю Ле Суру было ясно одно: удача покинула короля-солнце.
Бедствия не ограничивались военными неудачами – решительно все шло не так. Начались неурожаи – вернейший признак неудовольствия высших сил. Провинция страдала от голода и болезней. И в довершение всего один за другим умирали его наследники: сначала дофин, единственный законный сын короля, потом сын дофина, потом старший внук дофина. Как тут не поверить в то, что над королевским родом нависло проклятие? И вот теперь король совсем состарился, его здоровье ухудшается с каждым днем, а его единственному наследнику, младшему правнуку, исполнилось всего пять лет.
После всех усилий Людовика XIV по укреплению династии королевство может оказаться снова таким, каким было в начале его правления, – истощенным и с беспомощным ребенком на троне.
Солнце угасало. Неотвратимо наступала тьма.
Странная вещь случилась на исходе августа. В тот день Эркюль Ле Сур попросил внука отвезти его на новое место: на величавую Королевскую площадь в квартале Марэ. Когда они прибыли туда, он отыскал какое-то известное ему место и там вылез, разминая ноги.
– Почему ты захотел выйти именно здесь? – спросил внук.
– Ты имеешь что-нибудь против?
– Да нет…
– Вот и нечего тогда болтать, – отрезал дед.
А сам он гадал о том, что стало с той загадочной женщиной. Наверняка уже умерла. «И сам я вот-вот последую за ней», – подумал Эркюль. Ему пришло в голову, что в каждом уголке Парижа, должно быть, есть места, где люди тайно занимались любовью – люди, которые с тех пор давно превратились в скелеты и прах. И если их всех разом воскресить и вернуть в тот момент, когда они предавались любовным утехам, то-то забавная получится картина: тысячи пыхтящих, сопящих и постанывающих скелетов. В теплом густом воздухе августовского полудня Эркюлю почудилось на мгновение, будто он и вправду видит вокруг себя эти истлевшие тела, эти невесомые призраки. А может, это воспоминания или даже сами души парят вокруг живых? Если такое вообще возможно, то только в сладостном покое уютной аркады из камня и кирпича, в тихий знойный день на исходе лета.
Их свидание было не единственным. Дама приезжала за ним на следующий день и еще раз через день. Трижды они совершили путешествие от Нового моста до Королевской площади. Трижды они предавались страстной любви. Он был тогда молод и горяч.
Потом она исчезла, и больше Эркюль Ле Сур ее никогда не видел. Он не знал, кто она такая, и не делал попыток узнать. А зачем? Ему осталось воспоминание о трех волшебных днях, когда он, подобно рыцарю из баллад, переносился в другой мир.
Эркюль Ле Сур постоял на площади, а потом заявил, что пора домой. Повозка только стронулась с места, как он окликнул внука:
– Посмотри-ка на это!
– На что?
– Вон там.
Эркюль указал на точку у самой аркады, шагах в пятидесяти впереди повозки.
– Не вижу ничего.
– Там маленький такой человек, старик, одетый в красное.
– Да нет там никого, дед!
И тогда Эркюль Ле Сур понял.
– Ты прав, – сказал он, – привиделось.
Но он смотрел на старика, пока повозка катилась мимо, и старик тоже смотрел ему в глаза.
Так вот, значит, он какой, думал Эркюль. Обычно Красного Человека видели короли и другие великие личности – перед каким-нибудь трагическим событием, например перед смертью. Но он ни разу не слышал, чтобы старик являлся простым людям.
Что же могло означать его теперешнее появление? Скорее всего, смерть короля. А может, и его собственную.
– Я не удивлюсь, – произнес Эркюль вслух.
– Что? – переспросил внук.
– Ничего.
«Если мне суждено вот-вот умереть, – подумал Эркюль, – то хорошо, что я съездил сегодня сюда и все вспомнил».
– Три лучших сношения из всех, что у меня были в жизни, – сказал он.
– Что?
– Не думаю, что королю осталось долго жить.
