И тем не менее он король Франции.
А кто бы ни был настоящим отцом этой прямодушной молодой девушки, она носит имя д’Артаньян. Этого должно быть достаточно для поддержания чести рода.
И еще одно соображение пришло ему на ум. Он не мог не испытывать некоторые угрызения совести из-за того, что фактически принуждает молодую женщину к браку. Но, учитывая только что обнаружившиеся обстоятельства, у Роланда де Синя не было сомнений, что в конечном счете Амели только выиграет, выйдя за него замуж. Шансы найти хорошую партию при таком мизерном приданом невелики. Похоже, ее родители надеялись, что она устроит свое будущее, став любовницей знатного лица при дворе, но, по его мнению, они плохо знают свою дочь. Играть в подобные игры совсем не в ее характере.
Зато если Амели выйдет за него, то получит положение, деньги и беззаботную жизнь. «А когда меня не станет, – думал Роланд, – у нее будет все, чтобы найти такого второго мужа, какого она сама захочет».
Он принял решение. Пора было действовать. Он сделает все, чтобы обеспечить свой род наследником и защитить эту юную девушку от ее собственной глупости.
Королю нравились храбрецы. И раньше Роланд де Синь никогда ни о чем не просил. Утром он попросит у короля аудиенции.
Через два дня Амели сидела в сумрачной комнате дофины. Они обе были очень удивлены, когда к ним заглянул придворный и сообщил, что король желает видеть Амели.
– Не представляю, зачем я ему понадобилась, – проговорила встревоженная Амели. – Уверена, я не сделала ничего дурного.
– Я тоже не знаю, но вы должны пойти к нему немедленно, – сказала дофина.
Амели знала, что обычно король ведет дела в присутствии нескольких доверенных советников. Однако в зале, куда ее привели, король находился в полном одиночестве. Она оробела еще сильнее. Рядом с креслом короля стоял стол, покрытый богато расшитой тканью, а поверх нее лежало несколько бумаг. Амели склонилась в глубоком реверансе.
Ей никогда еще не доводилось находиться так близко к королю Людовику. На нем был кафтан из темно-красного бархата с золотой отделкой, кружевной галстук и большой парик, воспроизводящий пышную каштановую шевелюру, которой король славился в молодости. Чувственное лицо с годами отяжелело, но каждая черта свидетельствовала о том, что Людовик привык к полному повиновению окружающих. Глаза его оказались меньше, чем представлялось Амели, и были они такими же темными, как парик, и такими же жесткими и циничными, как мир, которым он управлял. Сидел король в своей излюбленной позе: левая нога задвинута под стул, а правая, затянутая в белый шелковый чулок, подчеркивающий каждый мускул, горделиво выставлена вперед.
– Вы молоды, мадемуазель д’Артаньян, – сказал он спокойным тоном. – И носите достойное имя.
– Да, ваше величество, – сказала она помертвевшими от страха губами.
– Я желаю, чтобы вы ценили имя д’Артаньянов, которое вам повезло носить. Уверен, вы понимаете меня.
– Думаю, да, сир.
– Что бы вы ни думали о своем происхождении, вы не должны больше высказывать эти сомнения вслух. Никогда. Если же вы ослушаетесь, я узнаю об этом.
– Я только пытаюсь быть честной, ваше величество, – рискнула оправдаться Амели.
– Такое стремление обычно похвально. Но в ваших обстоятельствах оно неуместно и принесет боль вам и вашим близким. Поэтому делайте так, как я вам сказал. – Он ждал подтверждения того, что она поняла. Амели молча склонила голову. – У вас есть возможность оказать большую услугу семье, которая много веков служила Франции, и также сделать счастливым храброго и честного человека. Я говорю, конечно же, о месье де Сине.
– Он оказал мне честь, сделав предложение, ваше величество, но, кажется, передумал.
– Напротив, он весьма решительно настроен жениться на вас, мадемуазель д’Артаньян, и я желаю, чтобы этот брак состоялся.
– Могу ли я, ваше величество!.. – отчаянно воскликнула Амели, но король жестом показал, что ей следует немедленно замолчать.
– Король желает этого, – холодно сказал он.
Le Roi le veut. «Король желает этого» – фраза, которая кладет конец всяким спорам. Амели сникла.
А потом она узнала, почему даже принцы крови дрожат в присутствии короля-солнца.
– Будет лучше для всех, если вы поступите так, как я говорю, мадемуазель, – негромко продолжал Людовик. – Доверьтесь моей мудрости. Вы никогда не будете сомневаться в своем происхождении, вы выйдете за месье де Синя и в один прекрасный день порадуетесь этому. – Затем в его голосе зазвенела сталь. – Но если вы хоть в чем-то ослушаетесь меня, то горько пожалеете об этом. – Он взял со стола листок бумаги. – Вы знаете, что это такое?
– Нет, ваше величество.
– Это, мадемуазель, lettre de cachet – королевский указ о заточении без суда и следствия. С его помощью я могу послать вас в Бастилию или любую другую тюрьму. Я могу заключить вас в одиночную камеру и сделать так, чтобы вас больше никогда не видели. Это в моей власти, и никаких обоснований я не должен указывать. Я уже посылал в тюрьму молодых женщин подобным образом и вполне могу подписать сейчас и этот указ, а потом найти месье де Синю другую жену. Охранники, что стоят за дверью, сразу препроводят вас в место заточения. Через минуту вы, мадемуазель, исчезнете навсегда.
Амели била дрожь. Ледяной холод сковал ее члены. Она еще никогда не испытывала такого страха.
– Я сделаю, как вы приказываете, ваше величество, – хрипло выдавила она.
– Ни в чем и никогда не пытайтесь ослушаться меня, мадемуазель. Я узнаю об этом, и тогда вас не спасет даже месье де Синь.
– Я никогда не ослушаюсь вас, сир, – поклялась она.
– Я буду присутствовать на вашем бракосочетании, – сказал король и отпустил ее.
Год спустя Амели де Синь родила мальчика. Ее муж написал об этом факте своему кузену в Канаду. На этом переписка прервалась и больше не возобновлялась.
1715 год
В начале XVIII века на Новом мосту довольно часто можно было видеть старика, особенно когда погода стояла теплая. Его привозил туда в повозке внук.
Некоторые еще помнили, каким он был в свои лучшие годы.
– Слышали бы вы его тогда, – говорили они молодежи. – Величайший оратор Парижа. И сильный как бык. Вон сколько прожил.
Никто толком не знал, сколько ему лет, но точно больше восьмидесяти. Он по-прежнему носил ярко-красный шарф, только теперь его закрывала белая борода. Если кто-нибудь подходил к нему поговорить, старик отвечал кратко, и тогда становилось заметно, что во рту его осталось еще два-три зуба, и это было примечательно для такого глубокого старца.
До наступления лета 1715 года Эркюль Ле Сур не появлялся на мосту несколько месяцев. За прошедшую зиму он сильно сдал: лицо осунулось, одежда висела на нем как на палке. Но он вылез из повозки внука и поковылял к середине моста. И с тех пор его видели там еженедельно.
