Разговор с Мари не был столь же легким.
– Это из-за меня вы уезжаете, да? – сразу спросила она.
– Нет, вовсе нет.
– Что наговорил вам Жерар?
– Ничего особенного. Он был весьма дружелюбен. Но тем не менее он стремится уберечь вашу репутацию, и это его долг.
– Ваш отец правда болен?
– Боюсь, это так.
– Вы вернетесь, когда он выздоровеет?
– Я не думал еще ни о чем, кроме того, что нужно как можно быстрее оказаться рядом с ним.
– Прощайте, Хэдли. – Она кивнула и протянула ему руку.
После его ухода Мари сказала родителям, что хочет немного отдохнуть. Потом она закрыла дверь в свою комнату, беззвучно заперла ее на ключ, уткнулась лицом в подушку, чтобы никто ничего не услышал, и рыдала целый час. Она знала, что потеряла Хэдли навсегда.
Через два дня она отправилась на семейный виноградник, чтобы принять участие в сборе урожая.
Миновала неделя после ее возвращения в Париж, когда к Жюлю Бланшару явился с визитом Джеймс Фокс.
– Я пришел по личному вопросу, – объяснил он.
– Мой дорогой Фокс, что я могу сделать для вас?
– Я должен сказать одну вещь, которая вам может не понравиться. Я очень люблю Мари и хочу просить вашего разрешения уведомить ее о моих чувствах.
– Она догадывается о них?
– Насколько я могу судить, нет. Вы первый, кому я открылся.
– Вы поступили благоразумно. Но я не удивляюсь этому. Давно ли вы любите ее?
– С того момента, как встретил ее. Это была любовь с первого взгляда. Но с тех пор я хорошо узнал ее и полюбил еще сильнее за душевные качества и ум. А иначе я не стоял бы сейчас перед вами, прося ее руки.
Жюль подумал над его словами:
– Фокс, вы нам симпатичны, и, по-моему, из вас выйдет очень хороший муж. Я не знаю, что скажет Мари относительно вашего предложения, а это решение принимать только ей.
– Меньше всего я хотел бы жениться на женщине, которая не желает видеть меня своим мужем.
– Конечно. Но должен предупредить, что даже в случае обоюдности ваших чувств остается проблема вероисповедания.
– Для меня это тоже проблема. На эту тему я имел долгую беседу с отцом, который желал бы, чтобы я женился на протестантке.
– Да. Об этом я и говорю.
– Однако мой отец – реалист, и, понимая силу моих чувств, он предложил выход. Очень надеюсь, что вас он не шокирует, так как для меня это единственный шанс жениться, не причиняя горя своей семье.
– Слушаю вас.
– После свадьбы я останусь протестантом, а моя жена останется католичкой.
– Это допустимо. Но что будет с детьми? Их вероисповедание не менее важно.
– Во Франции общество преимущественно католическое. В Англии же люди обычно принадлежат к Англиканской церкви, и, если говорить честно, многие до сих пор с подозрением относятся к католикам. Поэтому мой отец предлагает следующее: пока мы живем во Франции, а это продлится некоторое количество лет, дети будут воспитываться в католической вере. Однако, если впоследствии интересы фирмы потребуют моего присутствия в Лондоне, тогда вся семья будет ходить в англиканскую церковь. Так вышло, что ближайший к нашему дому храм – это так называемая высокая церковь, которую католики порой принимают за свою.
– В вашем предложении есть некоторая доля лукавства.
– Да, я понимаю.
– Я хочу знать, что скажет о таком плане Мари. Ей нужно рассказать о нем.
– Конечно.
– Моей жене он точно не понравится.
– Говорить жене или нет, будет зависеть только от вас. – Фокс понимал, что ступает по тонкому льду. – Эта небольшая уловка никому не бросится в глаза.
– Верно, верно. Тем более что ваш план для Франции нас устраивает. Хотя подчеркну, что от жены у меня нет секретов.
– Разумеется.
– Знаете что, приходите-ка через неделю. Я пока поговорю с Мари и с женой… А потом дам ответ.
– Это все, о чем я прошу.
Жюль Бланшар улыбнулся:
– Каким бы ни оказался мой ответ, мой дорогой Фокс, хочу сказать, что своим предложением вы оказали нам честь.
Два дня спустя Жюль передал Мари свою беседу с Фоксом со всеми подробностями.
– Фокс – очень приятный человек, – сказал он ей, – и мне показалось, что он действительно любит тебя. Поэтому я хочу, чтобы наш ответ ему был продуманным и однозначным.
– По крайней мере, с ним я не буду несчастна, в этом я точно уверена, – сказала Мари. А это куда лучше, чем ее нынешнее состояние, мысленно добавила она. – Но до сих пор я воспринимала его только как друга.
– Дружба может стать прекрасной основой для развития отношений, – заметил ее отец.
– Да. Может, ты дашь ему разрешение ухаживать за мной? Тетя Элоиза будет сопровождать меня, когда необходимо. И тогда мы посмотрим, что у нас получится.
Глава 14
1903 год
Прошло уже несколько лет с тех пор, как умерла мать Эдит. Вскоре после этого Аделина предложила Нею, чтобы Эдит со своим мужем, Тома Гасконом, и детьми переехала в большой дом.
– У меня артрит, я не могу больше работать так быстро, как раньше, месье, – объяснила Аделина. – Так что мне нужна помощь Эдит. Если бы она находилась под рукой в любое время, было бы гораздо удобнее.
– Где же они будут жить?
– На чердаке пустуют три или четыре помещения. У Тома хорошие руки. Он сделает там ремонт, и вам не придется за это платить.
Такое решение всех устроило. Эдит продолжала служить за те же деньги, но жила в доме Нея, не платя аренду. У Тома была работа на стороне, но он не отказывался помочь, если в доме нужно было что-то починить или подновить.
– С детьми у нас в доме будет настоящая семейная атмосфера – при условии, что они не будут мешать постояльцам, – рассудил месье Ней.
Эдит находила, что месье Ней с возрастом стал мягче. У нее было уже четверо детей: старший Робер, Анаис, второй мальчик Пьер, которому уже исполнилось пять лет, и малышка Моника, всеобщая любимица. И поскольку у Нея своих внуков не имелось, старый юрист для них превратился в дедушку: время от времени он приносил им шоколадки, конфеты и маленькие подарки.
Ортанс так и не вышла замуж. На рубеже веков она сказала отцу, что врач посоветовал ей проводить зимы в более теплом климате, и с тех пор бо́льшую часть времени жила в Монте-Карло.
Однако портрет Ортанс, написанный Марком Бланшаром, занимал почетное место в холле. Ней изначально планировал украсить картиной собственное жилище, но так гордился ею, что только холл с его великолепной архитектурой и роскошной лестницей показался ему достойным местом для полотна.
