Позднее она отправилась с матерью на кухню и помогла приготовить ужин. И настояла на том, чтобы клубничный пирог, столь любимый Хэдли, был сделан исключительно ее руками.
Буквально в последний день августа к ним, возвращаясь из Бургундии, опять заглянул Джеймс Фокс. Сразу было понятно, что там он много времени проводил на открытом воздухе: англичанин был подтянут и бодр.
Поскольку на следующее утро вся семья намеревалась вернуться в Париж, его уговорили переночевать и ехать вместе со всеми.
В честь отъезда состоялся большой обед, который длился до трех часов пополудни. Потом, вместо того чтобы дремать на веранде, все семейство с гостями отправилось на прогулку к старому шато – двое старших Бланшаров, Марк и Мари, Фокс, Хэдли и, конечно же, щенок. Они побродили немного по парку. Было жарко.
Щенок восторженно бегал вокруг людей, но скоро устал и тоже отдался летаргии августовского дня.
Когда они шли назад, то пыльные улицы Фонтенбло будто вымерли. Дорога горела в солнечном сиянии, а дома – одни из серого камня, другие кирпичные – прятались от жары за ставнями и ловили прохладу резких теней, которую давали свесы крыш. На дороге, ведущей к дому, тоже было безлюдно, лишь извозчик дремал в двуколке, очевидно в ожидании пассажира.
– Щенок едва перебирает лапами, – заметила Мари Фоксу. – Я бы взяла его на руки, но мы уже совсем близко от дома.
Маленький спаниель и правда совсем выбился из сил. Однако любопытство придало ему энергии и побудило исследовать какой-то сверток, валяющийся на проезжей части. Марк оглянулся и пожал плечами. На дороге по-прежнему было пусто.
Секундой позже они услышали громкий стук – кто-то резко распахнул ставни. Должно быть, открыли и окно, потому что ярко блеснуло стекло, отразившее солнце.
Этой мелочи хватило, чтобы напугать лошадь, запряженную в двуколку на обочине. Вскинув морду, она рванулась вперед, и, пока возница спросонок собирался с мыслями и нащупывал поводья, повозка понеслась по улице.
Щенок не видел, что происходит у него за спиной, а если что-то слышал, то не придал значения. Его интересовал сверток и исходящие от него запахи. Мари вскрикнула. Все обернулись.
Она бы никогда не поверила, что Фокс, довольно высокий мужчина, мог двигаться с такой скоростью. Он с разбега нырнул вперед, подхватил одной рукой щенка, сделал кувырок и, разминувшись с двуколкой буквально на десять сантиметров, упал на противоположной стороне дороги, держа собаку над головой.
– О боже! – выдохнул Марк.
Ошибись англичанин всего на долю секунды – и серьезные травмы были бы неминуемы.
– Отличный прыжок! – восхитился Хэдли.
Фокс поднялся. Он был весь в пыли и порвал рукав.
– Крикет, – сказал он. – Обычный прием.
– Ах, месье Фокс, – едва дыша, проговорила переполняемая благодарностью мадам Бланшар.
Но Мари опередила ее. Она подбежала к Фоксу и поцеловала его в щеку. На какой-то миг Жюль нахмурился. Не то чтобы поступок дочери разгневал его, но ей не следовало так делать.
Фокс видел это.
– Ого, – сказал он, обращаясь ко всем с добродушным удивлением. – Если бы я знал, что заработаю поцелуй… – Он сделал несколько шагов, отделяющих его от Жюля, и вручил ему спасенного щенка. – Не будете ли так любезны, месье, положить его обратно на дорогу, чтобы я смог повторить это.
Жюль рассмеялся и расслабился. Но его жена уставилась на руку англичанина.
– У вас кровь, мой дорогой Фокс, – сказала она.
– Пустяки. Я промою рану, когда мы окажемся в доме.
По возвращении в Париж Марка ждало в его студии письмо. На следующий день он показал его Хэдли, зашедшему к нему обменяться парой слов.
С возвращением, дорогой мой. Я тоскую по тебе. Каждый раз, когда мы занимаемся любовью, я только еще сильнее хочу тебя и уверена, что ты испытываешь те же чувства.
Но теперь настало время принять решение. Будет ли нам – тебе, мне – лучше с кем-то другим? Не думаю.
Я хочу родить от тебя детей. Еще есть время. Тебе известно, что я обеспечена. Почему бы не облегчить себе жизнь? Почему бы тебе не завести детей от жены, которая любит тебя, вместо того чтобы прятать детей любовниц?
Но если ты решишь, что не этого хочешь от жизни, если ты не желаешь жениться на мне, тогда я, несмотря на всю мою любовь к тебе, оставлю тебя, чтобы найти того, кто даст мне то, чего я хочу и чего заслуживаю.
Подумай об этом.
Люблю тебя,
О.
– Она хочет выйти за меня замуж. – Передавая письмо Хэдли, Марк неопределенно пожал плечами.
– Это видно.
– Что ты думаешь?
– Это не худший вариант. Как ты к ней относишься?
– Она никогда не надоедает мне. В ней всегда есть что-то новое. Она обладает каким-то… – Марк искал нужное слово, – бесстрастным разумом.
– Холодным?
– Он зачаровывает меня. И еще я почему-то много работаю, когда она рядом.
– Женись на ней.
– Она старше меня.
– Это же не главное. И ее внешность не выдает возраста.
– Не знаю. Что скажут родители?
– Если ты женишься на женщине с деньгами и перестанешь попадать в неприятности, то, я уверен, они не будут возражать. – Для Хэдли вопрос был ясен. – Тебе просто нужно будет взять на себя определенные обязательства.
– Но я ни разу в жизни не имел обязательств, – возразил Марк.
– Пора начинать.
– Не знаю…
– Иначе ты потеряешь ее. Не думаю, что ее слова – пустая угроза. Она уйдет. – Хэдли пристально посмотрел на Марка. – Наверное, следует ответить вот на какой вопрос: ты сможешь жить без нее?
– Я могу жить вообще один.
– Слова настоящего художника. – Хэдли вздохнул.
– Ты так думаешь? – Марка это удивило.
– Говорят же, что большинство художников – чудовища. Не все, но большинство.
– Я о другом. Ты действительно считаешь меня настоящим художником?
– Ах вот ты о чем. – Хэдли улыбнулся. – Ну, по меньшей мере ты чудовище. Будь доволен уже этим.
Он вернул письмо Марку, и тот бросил листок на стол.
– Кстати, – сказал Марк, – я обещал Мари, что мы встретимся с ней на улице Лаффитт. Нам пора выходить. Об Ортанс я подумаю по дороге.
Галерея Воллара находилась буквально через пару домов от старой галереи Дюран-Рюэля. Ее владелец был не так приветлив, как Дюран-Рюэль, и, не в пример последнему, не поддерживал художников.
– Он просматривает работы, покупает много и задешево и продает быстро. Но у него тем не менее одна из самых интересных выставок, – просвещал Марк своего друга-американца.
