Но если деревня приняла чужеземцев без лишнего шума, некая семья увидела в них свой шанс и не упустила его.
Семья Боди владела постоялым двором, носящим их имя. Это была основательная кирпичная постройка в центре деревни. И стоило небольшой компании из Парижа приблизиться, как сразу стало понятно, в чем состояла предприимчивость Боди.
– Вы только посмотрите! – воскликнул Марк.
Прямо перед входом в гостиницу, как теперь назывался постоялый двор, на травяной лужайке были разбиты два хорошо ухоженных теннисных корта.
– Теннисные корты прямо посреди сельской Нормандии! Их, конечно, устроили для приезжих. Местные жители, скорее всего, до сих пор и не слышали о теннисе.
В гостинице сразу бросились в глаза объявления: заведение предлагает на продажу всевозможные товары для занятий живописью, причем высшего качества: краски, кисти, подрамники, – короче, все, что может понадобиться художнику. В просторном обеденном зале стены были увешаны полотнами постояльцев.
Когда гости сели за стол, им предложили на выбор множество напитков, в том числе виски.
– Виски вы держите для американцев, да? – весело уточнил Марк.
– Разумеется, месье, – ответил официант, – но и господин Моне всегда с удовольствием пьет его.
Обед прошел в приятной атмосфере. Все предвкушали скорую встречу со знаменитым живописцем. Марк постарался подготовить своих спутников к тому, что им предстояло увидеть.
– Он может удивить вас. Долгое время Моне приходилось жить в бедности, но у него был покровитель по фамилии Ошеде, владевший большим магазином. Когда Ошеде обанкротился, обе семьи стали жить вместе, и потом, когда и жена Моне, и Ошеде умерли, Моне и вдова поженились. Моне – художник, но он больше не хочет быть бедным и, может, даже хочет стать обеспеченным буржуа. Для обеих семей он уже много лет является главой. – Марк ухмыльнулся. – Наверняка он вам покажется солидным мужчиной.
– А что ты скажешь о нем как о художнике? – спросил Хэдли.
– Ты ведь слышал, как о нем говорят: у него великолепный глаз. Может, он не думает так же много, как другие, зато видит больше, чем кто-либо другой.
И вот настало время увидеть мастера воочию.
Прежде всего Мари обратила внимание на одежду Моне. Несмотря на теплый день, тот облачился в костюм-тройку. Длинный свободный пиджак был застегнут на одну пуговицу. Из нагрудного кармана задорно торчал уголок белого носового платка. С первого взгляда было ясно, что костюм сшит из дорогой ткани и первоклассным портным.
Коротко подстриженные волосы художника были зачесаны на лоб. Крупное лицо с выразительными чертами обрамляла густая борода. В глазах читался твердый характер. Если бы Мари столкнулась с ним в саду их дома в Фонтенбло, то приняла бы за промышленника или даже за генерала.
Жена Моне, статная полная женщина, казалось, была такого же склада.
Художник пригласил гостей в свои владения, обращаясь преимущественно к тете Элоизе:
– Я был так счастлив получить письмо от Дюран-Рюэля, мадам, ведь оно дало мне и моей жене возможность приветствовать вас в нашем доме, пусть и спустя столько лет.
Моне предложил сначала осмотреть сад, а потом побеседовать в его студии. Надев большую соломенную шляпу, он пошел впереди.
Главное здание – длинный низкий фермерский дом с зелеными ставнями – стояло совсем рядом с дорогой. Его стены почти целиком скрывал приятный глазу ковер из вьющихся растений. Со стороны сада возле дома росли два тиса, между которыми шла широкая тропа в глубину сада. На этом всякое сходство с теми садами, которые доводилось видеть Мари, заканчивалось.
Нельзя сказать, что в саду господствовала дикая природа. Вовсе нет. Начать хотя бы с того, что вся территория была покрыта клумбами, разделенными столь узкими дорожками, что пройти по ним стоило труда. Также в саду росли фруктовые деревья и плетистые розы. Но, посадив все эти растения, Моне позволил им жить дальше как захочется. Результатом стало поразительное изобилие и пышность.
– Я сажаю ради цвета, – объяснял Моне. – Тут у меня есть одуванчики и тюльпаны, мальвы и маргаритки. Подсолнухи. Всевозможные однолетники. В конце лета появляются настурции и полностью закрывают тропу. И еще друзья привозят мне что угодно, всякие редкости из разных уголков света; и я для всего нахожу место.
Это буйство красок занимало почти гектар.
– Как жаль, что с нами нет мамы! – воскликнула Мари.
– Пусть приезжает в следующий раз, – великодушно предложил художник.
Мари подумала, что если она когда-нибудь воспользуется приглашением, то надо не забыть привезти в подарок какое-нибудь диковинное растение.
Они побродили среди цветов, обсуждая увиденное.
– Я рисую растения, – делился Моне с Марком и Хэдли. – Нарисованное я продаю, а на полученные деньги покупаю еще растения. Полагаю, это такой безобидный вид сумасшествия. – Он обернулся к тете Элоизе. – Хотите посмотреть мой пруд?
– С удовольствием!
Для этой цели им пришлось выйти через маленькую калитку в глубине сада. Затем тропа пересекала местную железнодорожную ветку.
– Станции здесь нет, – сказал Моне, – но поезда время от времени бывают, так что надо быть осторожным при переходе через рельсы. – И он предложил тете Элоизе руку.
Оказавшись по другую сторону рельсов, они зашли на еще один участок, совершенно непохожий на первый.
– Мы арендовали дом несколько лет, прежде чем я смог купить его, – рассказал своим гостям Моне. – А пять или шесть лет назад мне удалось приобрести еще и этот участок. По нему протекает ручеек, и поэтому я задумал устроить здесь пруд. И вот, – гордо объявил он, – результат.
Если большой сад был раем, то этот участок напоминал мечту.
Пруд окаймляли ивы и другие изящные кустарники, по его поверхности плавали водяные лилии. А в самом узком месте над водой выстроили изогнутый деревянный мостик в японском стиле. На первом участке гости любовались цветами. Здесь же взгляд притягивали кувшинки, разбросанные по мягкому жидкому зеркалу пруда среди отражений ветвей, листьев, цветов и неба с облаками в вышине. Парижские визитеры взошли на мост и стали молча смотреть вниз.
– Пруд мы начали делать в девяносто третьем, – сказал Моне. – Но приходится долго ждать, пока все вырастет. Природа учит нас терпению. Писать здесь я смог только с девяностого седьмого года.
– Мне кажется, такой пруд может стать наваждением, – заметил Марк.
– Я всегда писал свет, падающий на объект – на здание, поле, стог сена. Тут все иначе. Тут другой цвет. И вы правы: вода притягивает. Она абсолютно примитивна. Загадочна. Думаю, я буду писать эти кувшинки до самой смерти.
Они медленно тронулись в обратный путь. Возле железнодорожной ветки Моне опять предложил тете Элоизе руку. Следуя его примеру, Хэдли подставил руку Мари, и она оперлась на нее. И поскольку раньше она никогда еще не прикасалась к Хэдли, ее пронзило какое-то острое чувство, так что она невольно задрожала.
