– Первую выставку импрессионистов провели вовсе не во Франции, – без лишних слов приступил к рассказу Дюран-Рюэль. – Во время осады Парижа немцами в семидесятом году я сумел выбраться из города и уехал в Лондон. Моне, Сислей и другие в то время работали именно там. Я познакомился с ними и пришел в такой восторг от их картин, что организовал выставку в Лондоне на Нью-Бонд-стрит. Уже позднее мы стали показывать импрессионистов здесь, в Париже. И над нами смеялись. Говорили, что мы сумасшедшие. Но ваша тетя, одна из немногих, видела свет истины. Она покупала картины кисти Моне, Ренуара, Писсарро, Берты Моризо, американки Мэри Кассат…
– Это вы, месье, первым отважились привезти импрессионистов в Нью-Йорк, – вставил Хэдли.
– Благодарю, – кивнул Дюран-Рюэль. – Не могу не похвалить ваш прекрасный французский. Да, это верно, мы открыли в Нью-Йорке галерею, однако американские коллекционеры удивительно быстро прониклись к импрессионистам любовью, гораздо быстрее, чем французы, должен сказать. – Он повернулся к тете Элоизе. – Но теперь у вас самой собралась богатая коллекция. Где вы разместили ее?
– У себя в квартире. Конечно, пришлось вешать картины в разных комнатах. Большинство моих гостей даже не знают, что это за полотна. – Она переменила тему. – Я пришла просить вас об одолжении.
– Весь внимание.
– Наш друг Хэдли хотел бы посетить Живерни, и я подумала, что мы все могли бы поехать с ним. Я знаю, что Моне осаждают люди, на разговоры с которыми у него нет времени, но я подумала, что если бы вы согласились представить ему нас…
– С огромным удовольствием. Я скажу, что вы были одной из первых, кто приобрел его работы – он любит, чтобы его покупали, знаете ли! – и что у вас есть картины всех его друзей. Тогда он будет рад встретиться с вами. Если вы несколько минут погуляете по галерее, я сразу же напишу письмо. – И он исчез в кабинете.
Мари слушала эту беседу как зачарованная. Она всегда знала, что ее тетя утонченный и сведущий человек и что она собирает предметы искусства, но никогда не предполагала, насколько глубок ее интерес к живописи.
– Мне нужно получше рассмотреть картины в вашей квартире, – шепнула она тете.
Тем временем Марк и Хэдли ходили от одного полотна к другому, но потом Мари заметила, что американец замер на месте и стоит так уже несколько минут.
– Давайте посмотрим, что так поразило месье Хэдли, – предложила она тете.
Это было изображение вокзала Сен-Лазар, если смотреть на него с моста. Над рельсами вздымались клубы пара – вся картина дышала жизнью. Хэдли впился в нее глазами, забыв обо всем на свете. Дамы встали рядом с ним, и так и застал их Дюран-Рюэль, вернувшийся к ним из кабинета.
– Это должно помочь, – сказал он, вручая тете Элоизе письмо. Он посмотрел на картину, вызвавшую такой интерес. – Вам нравится? – спросил он Хэдли.
– Я влюбился в нее с первого взгляда, – ответил тот.
– Многие художники писали Сен-Лазар, в том числе и Моне, но эта картина принадлежит кисти Норберта Гёнётта. Он запечатлел этот вокзал по меньшей мере трижды, каждый раз при разном освещении. – Дюран-Рюэль помолчал. – Как ни прискорбно, около четырех лет назад он скончался. Ему только-только исполнилось сорок. Огромный талант… Такая потеря. – Выждав некоторое время, он добавил: – Картина продается.
– Я бы немедля купил ее, – прямо сказал Хэдли, – но мой отец дает мне ровно столько денег, чтобы хватало на жизнь и учебу, а просить больше я не хочу. Может быть, позднее… Хотя уверен, что для столь прекрасной работы вы найдете покупателя задолго до того, как я соберу достаточные средства.
Дюран-Рюэль не стал развивать тему дальше.
Вот тогда-то Мари и пришла в голову замечательная идея, но она не сказала ни слова.
Рано утром они сели на поезд на вокзале Сен-Лазар, и началось их путешествие длиной в восемьдесят километров по широкой долине Сены к городку Вернону. Оттуда им останется преодолеть в наемном экипаже всего несколько километров – надо только пересечь реку по длинному низкому мосту и ехать дальше вдоль берега до Живерни.
Пока паровоз, пыхтя, тащил вагоны по живописным сельским просторам, Мари пребывала в состоянии полного счастья. Ее маленький план сработал.
Пять дней назад тетя Элоиза купила для нее полотно Гёнётта. Это стало их секретом, о котором больше никто не знал. Сейчас картина хранилась у тети Элоизы, но они договорились, что Мари, как только сможет, выкупит ее за ту же цену, которая была заплачена галерее. Во всем этом деле была лишь одна деталь, о которой не знала даже тетя Элоиза.
Когда-нибудь – Мари не знала, когда и при каких обстоятельствах, – она отдаст картину Фрэнку Хэдли.
Было июньское утро. Сена величаво несла свои воды мимо Вернона. Тарахтящий фиакр пересек мост. То тут, то там мелькали домики, красовались под черепичными крышами типичные для Нормандии старые фахверковые мельницы. Все купалось в пышной зелени. Ближе к полудню они миновали церковь и оказались в центре Живерни, но у них осталось достаточно времени, чтобы прогуляться по деревушке и пообедать на постоялом дворе. А затем предстоял визит к великому живописцу.
– Здесь есть одна странность, – сказал вдруг Марк. – Никто ничего не заметил?
– Нет, – отозвались его спутники.
– Пойдемте, я покажу вам.
Они прошли не более тридцати метров и около маленького сада встретили парня с большой папкой и в широкополой шляпе.
– Простите, не могли вы подсказать, где тут можно выпить? – по-английски обратился к нему Марк.
– Конечно же, – ответил парень с акцентом, который выдавал уроженца Филадельфии. – Я рекомендую кафе месье Жардена, там подают прекрасный аперитив. Или гостиницу «Боди», это вообще лучшее заведение в деревне.
– Благодарю.
Через несколько минут они увидели семейную пару.
– Давай теперь ты, – подтолкнул Марк Фрэнка.
И опять на вопрос, заданный по-английски, им ответили без малейших затруднений и тоже по-английски.
– Откуда вы? – спросил Марк.
– Из Нью-Йорка, – последовал ответ.
– Хватит, – засмеялся Хэдли. – Мы поняли. Деревню заполонили мои соотечественники.
– Думаю, здесь едва найдешь три сотни французов, – сказал Марк. – Зато художников из Америки, должно быть, около сотни.
– Это преувеличение!
Но когда они проходили мимо старой мельницы, изнутри донеслись голоса американцев. Потом, увидев на склоне холма красивый старинный монастырь, Марк поинтересовался у местного жителя, действует ли он, и тот ответил, что нет: там недавно поселилась чудная семейная пара по фамилии Макмоннис.
Однако надо было признать, что вторжение художников не нанесло вреда деревне. Американцы вели себя, судя по всему, тихо, и мольберт, поставленный у дороги, или на краю поля, или на берегу реки, не нарушал мирной жизни селян.
