– Капитан Баркер. Заместитель вашего мужа.
– Рада познакомиться. Льюис очень высокого мнения о вас.
– Не будет, когда увидит, что я сотворил с его департаментом. Как бы то ни было, он просил меня передать это послание.
Капитан выглядел слишком бодрым для вестника дурных новостей, но сердце у Рэйчел учащенно забилось, когда она взяла телеграмму, лежавшую поверх писем.
– Передано с берегового поста Королевских военно-морских сил сегодня утром. «Задерживаюсь на Гельголанде тчк проблемы снабжением требуют присутствия тчк жди 1 марта тчк».
Еще недавно она бы запрыгала от радости, услышав это зашифрованное выражение нежности: 1 марта, в День святого Дэвида, Льюис всегда дарил ей нарциссы. Сейчас же она слышала только то, что читалось между строк: «Остановись, что ты делаешь? Остановись, пока есть время. Остановись, пока не поздно».
Льюис вернется уже через несколько дней? Его не было два месяца, но Рэйчел казалось, что минула вечность. Телеграмма возвратила ее в нормальное течение времени.
– Спасибо.
– Мне следовало завезти вот это раньше. Оно лежало в кабинете. С двухмесячным опозданием, но лучше поздно, чем никогда…
Баркер вручил ей письма и сверток из коричневой бумаги, адресованный Эдмунду. Посылка была от Кейт, сестры Льюиса, которая, судя по всему, связала племяннику крикетный свитер, как и обещала. Мысли о золовке успокоили, но и отозвались сожалением. Рэйчел относилась к Кейт с искренней нежностью.
– А это для полковника, пусть посмотрит, когда вернется. – Капитан постучал по коробке.
– Что это?
– Еще один отличный проект, который инициировал ваш муж. Не хочу, чтобы затерялся.
Капитан шагнул вперед, чтобы помочь Рэйчел снова пристроить сверток на коробке.
– Мне отнести все это?
– Нет, спасибо. Я справлюсь.
Рэйчел гадала, видит ли Баркер за маской образцовой полковничьей жены – уверенной, преданной, в меру интересующейся мужниной работой – ее душевное смятение.
– Прошу прощения, что не заехал раньше. Нет покоя для грешных. Полагаю, у вас все в порядке?
– Да, мы все… справляемся. Как дела… в департаменте?
– Если серьезно, то я был бы совсем не против, чтобы ваш муж вернулся раньше, чем это проклятое дело развалится на части. Он один из тех жизненно важных винтиков, которые замечаешь, только когда их убирают.
Это не было открытой похвалой, но от слов Баркера она неожиданно испытала прилив гордости.
– Что ж, я поеду, – сказал капитан и, спустившись к крыльца, вскинул руки к небу. – Наконец-то солнце.
Рэйчел смотрела ему вслед, чувствуя тепло на коже. Ветер переменился на западный, сдвигая серую «крышку», под которой они жили неделями, и открывая голубое, как мейсенский фарфор, небо.
Она вошла в дом и отнесла почту в кабинет. Поставила коробку на письменный стол Льюиса и распечатала письма. Внутри были две рождественские открытки – одна от матери Льюиса, вторая от его сестры. Открытка от свекрови была типично немногословной и по существу – нелюбовь к цветистости Льюис унаследовал от матери. Открытка его сестры, со снегирем на переднем плане и идиллической деревенькой россыпью желтых огоньков, облепившей подножье горы, – на заднем, была безвкусной до нелепости.
Кроме открытки, Рэйчел нашла криво нацарапанное послание:
Дорогая Рейч, мы в плену ужаснейшей зимы! Мы с Аланом в «Трастхаусиз» застряли на целых четыре недели! Я не знаю, дойдет ли это письмо до вас. Живем мы тут неважно. Строжайшая экономия – вот как можно это назвать. Слышала, там у вас жизнь вполне себе ничего. В гостинице подают отвратительную еду, которую готовят с мрачным торжеством, равносильным ненависти к человечеству! Как бы то ни было, очень запоздалые поздравления с Рождеством и с Новым годом всем вам! По крайней мере, погода хороша для вязания. Надеюсь, он подойдет. С любовью, К. и А.
Кейт единственная, помимо Льюиса, называла ее Рейч. Она обожала брата, и оттого он позволял ей немилосердно его поддразнивать. В их самую первую ветречу Кейт посмотрела на Льюиса и сказала: «Наконец ты привел домой девушку, которая не о двух головах и не в чешуе. Что случилось, Лью?»
Рэйчел перевела взгляд на коробку. Как там сказал Баркер? «Еще один отличный проект, который инициировал ваш муж». Похвалы капитана, как ей показалось, были не просто восхищением профессионала. Может, Баркер пытался сказать – чего сам Льюис из скромности никогда бы не сделал, – что ее муж недооценен?
Рэйчел заглянула внутрь. Документ был озаглавлен: «Список пропавших лиц. Больницы и госпитали. Крайс Пиннеберг». К листу была приколота написанная от руки записка: «NB: посмотрите папку пациентов, стр. 27. Какая-то связь? Возможно, никакой. Баркер».
Она вытащила из коробки сшитый документ, содержавший несколько сотен страниц, и открыла двадцать седьмую.
Профиль пациента. К отпечатанной странице пришпилена фотография. Зернистый снимок женщины, сидящей в инвалидной коляске в окруженном стенами летнем саду. Женщина глядела чуть мимо камеры, словно позируя для портрета в журнал, а не для медицинского фотографа. Худая, без какого-либо макияжа, с неухоженными волосами – и все же Рэйчел сразу же узнала Клаудию. Клаудию со снятого со стены портрета: тяжелые брови, решительность, интеллект. Она прочла запись: «Принята в сентябре 44-го после того, как была выписана из госпиталя в Бакстехуде. Повреждения от взрыва первой степени. Несколько месяцев не могла ходить. Нарушения слуха. Начала говорить в прошлом году. Страдает от хронической амнезии, но состояние неуклонно улучшается. Пациентка помнит несколько подробностей из своей жизни. Называет себя Люберт. Говорит, что замужем, что у нее есть дочь. И что жила у реки».
Рэйчел перечитала записку – чтобы убедиться, что ничего не упустила, и выиграть время, – но не смогла дойти до конца страницы. Да этого и не требовалось. Информация отпечаталась у нее в мозгу. Глядя на фотографию, она поймала себя на том, что трогает лицо Клаудии.
– Это ты, – сказала Рэйчел. А потом обмякла в кресле и расплакалась – от горечи и облегчения.
Рэйчел пониже надвинула шляпку и повыше подняла воротник пальто, чтобы свести к минимуму вероятность быть узнанной. В каждом появлявшемся на вокзале человеке ей мерещились знакомые черты: носильщик мог оказаться Рихардом или его братом-близнецом, а круглолицый кассир напоминал капитана Баркера.
– Два билета в оба конца до Любека, пожалуйста, – попросила она на немецком и показала паспорт, дававший ей свободу передвижений. Ее немецкий явно продвинулся, но был еще недостаточно хорош, и контролер заговорил на английском:
– Для кого второй билет?
– Для друга.
– Ваш друг здесь?
– Пока нет. Мне подойти еще раз, когда он придет?
– Ваш друг англичанин?
