– Так что скажешь?
– Решай сама, дорогая. Лично я никаких проблем не вижу.
Рэйчел смотрела на мужа. Что это значит? Его обычное «поступайте как хотите, только меня не трогайте»? Подозревая, что Льюис в который раз пытается переложить ответственность на нее, Рэйчел проявила настойчивость:
– И когда, по-твоему, лучше? По утрам, до того, как он уходит на работу? Или после полудня? Вечер, наверное, не самое подходящее время.
Льюис отложил вилку и нож, показывая, что размышляет над ответом.
– Пусть играет по полчаса в удобное для тебя время.
Рэйчел прекрасно понимала, что он делает. Вместо конфликта Льюис затеял с ней партию в теннис. Он мог бы послать мяч под самую линию, но он подавал ей под самую руку, потому что хотел, чтобы она оставалась в игре. Но для нее это была не игра.
Почему все так трудно? После того разговора у Люберта наверняка сложилось впечатление, что она с радостью позволит ему музицировать. Но она ведь и в самом деле была рада, разве нет? И прекрасно знала, что Льюис не станет возражать. Могла бы согласиться тогда же, у рояля, не откладывая на потом, не беспокоя мужа. Тогда к чему весь этот пустой разговор? Почему ей так нужно, чтобы Льюис решал не стоящие выеденного яйца проблемы с роялем и фикусами в горшках, а не разбирался с бедами людей, которым нечего есть и не во что одеться? Рэйчел понимала, что поведение ее неразумно, но поделать с собой ничего не могла.
– Хорошо. Тогда я сообщу герру Люберту, что он может играть во второй половине дня. В четыре. Каждый день по полчаса. Или по часу.
Сказав это, она почувствовала себя так, словно совершила нечто невероятное.
– Прекрасно, – с облегчением согласился Льюис. – Вопрос решен.
Некоторое время все трое молчали. Льюис покончил с едой первым и, сложив вилку и нож должным образом, промокнул губы камчатной салфеткой и постучал пальцем по подлокотнику стула.
– Приятно видеть, как ты все здесь устроила по-своему. Эти стулья намного лучше тех кожаных штуковин. – В знак одобрения он качнулся, отчего плетеный стул заскрипел.
Вообще-то никаких особенных перемен в обстановку Рэйчел не внесла, но возражать мужу не стала.
– Как прислуга? – продолжал он, явно пытаясь компенсировать прежнее невнимание.
– По-прежнему смотрит на меня так, словно не понимает ни слова из того, что я говорю.
– Почему бы тебе не посидеть на занятиях с Эдом? Поднабраться обиходных фраз.
– О, думаю, они прекрасно меня понимают. Но предпочитают не понимать. Иногда кажется, что они просто смеются надо мной.
От комментариев Льюис воздержался и повернулся к сыну, гонявшему по тарелке горошину:
– Как дела с герром Кенигом? Sehr gut?
Рэйчел выпила воды – залить вспыхнувшее раздражение – и начала собирать тарелки, но остановилась, вспомнив, что теперь это не ее работа.
Эдмунд тоже закончил с едой и разыгрывал свое сражение. Горошины сыпались на соус, формируя береговой плацдарм, чтобы повести наступление на материковое пюре.
– Sehr gut, Yater.
Льюис рассмеялся:
– Ты здесь всего лишь месяц, а произношение уже лучше, чем у меня.
– Зачем учить немецкий, если нам не разрешается с ними разговаривать? – спросил Эдмунд.
– Ты можешь с ними разговаривать. Я даже поддерживаю тебя в этом. Чем лучше мы поймем друг друга, тем быстрее наведем здесь порядок.
– А это долго – наводить порядок?
– Оптимисты отводят десять лет. Пессимисты – пятьдесят.
– Ты, конечно, считаешь, что хватит пяти.
Льюис улыбнулся – Рэйчел знала его слишком хорошо.
– Так что, Эд, ты уже пообщался с Фридой?
Эдмунд покачал головой:
– Она меня старше.
– Может, нам всем поиграть в канасту или криббидж как-нибудь вечерком? Или вместе посмотреть кино.
В комнату с подносом для посуды вошла Хайке. Во всех ее движениях ощущалась пугливая настороженность, как у ласточки, пытающейся склевать зерно под носом у фермера.
– Вкусно, Fraulein Ganz, – сказал Льюис по-немецки.
– Вы вкусная, Fraulein Ganz, – повторил за отцом Эдмунд, не заметив ошибки.
Хайке проглотила смешок, поклонилась и торопливо собрала тарелки, задержавшись возле Рэйчел, которая не съела и половины.
– Sind Sie fertig
[33]
, фрау Морган?
Рэйчел махнула рукой – забирайте.
Хайке отнесла посуду к кухонному лифту, потянула за веревку, и невидимая рука потащила его вниз, в кухню.
Рэйчел молчала и заговорила лишь после того, как служанка вышла из столовой.
– Видишь? Опять. Ухмыляется.
– Хайке просто нервничает. Боится, что сделает что-то не так и потеряет работу. Каждый немец, у которого есть работа, живет в сильнейшем напряжении.
– Почему ты постоянно их защищаешь?
Льюис пожал плечами, что для него было равносильно выражению отчаяния. Достал из кармана портсигар, щелкнул крышкой и предложил сигарету жене.
Рэйчел хотелось курить, но от сигареты отказалась:
– Я потом свои покурю.
Льюис постучал по кончику сигареты, закурил и, глубоко затянувшись, выпустил дым через ноздри.
Скрип кухонного лифта оповестил обедающих о прибытии пудинга.
– А лифт доходит до этажа Любертов? – поинтересовался Эдмунд.
– Я не хочу, чтобы ты играл с лифтом, – предупредила Рэйчел. – Это не игрушка.
Эдмунд кивнул.
– А у нас, когда вернемся в Англию, будут слуги, как у тети Клары?
– Позволить себе слуг смогут сейчас только богачи, – заметил Льюис.
– Но у герра Люберта слуги есть, а он работает на фабрике.
– Только до тех пор, пока не пройдет проверку. Потом он сможет снова работать архитектором.
– Проверку? – спросила Рэйчел.
– На предмет сотрудничества с нацистами.
– Разве его еще не проверили?
– Уверен, это чистая формальность.
– Я думала, ты сам все проверил.
– Люберт чист. Тебе не о чем волноваться.
– Но наверняка ты не знаешь.
– Баркер уже провел дополнительную проверку. Я бы никогда не позволил ему остаться здесь, будь хоть малейший намек. Рэйчел… пожалуйста.
Самый подходящий момент, чтобы уйти, решил Эдмунд. Когда у взрослых начинаются такие вот разговоры, детям лучше держаться от них подальше.
