* * *
После разговора с Бейли Мэй несколько дней ходила ошарашенная, а уже наступила пятница, и в предчувствии выхода на сцену в обед Мэй совершенно не могла сосредоточиться. Но она понимала, что надо работать, хотя бы показать пример своей ячейке, ибо сегодня, вероятно, ее последний полный рабочий день в ЧК.
Поток шел непрерывно, но не сводил с ума, и за утро Мэй обработала 77 клиентских запросов. Ее рейтинг – 98, средний по ячейке – 97. Вполне приличные показатели. Ее ИнтеГра – 1 921, тоже хорошее число, с ним не стыдно отправиться в «Просвещение».
В 11:38 она ушла из-за стола, направилась в Большой зал и прибыла к боковой двери без десяти двенадцать. Постучала, ей отворили. Встретил ее постановщик, немолодой, почти призрачный человек по имени Жюль, – он привел ее в незатейливую гримерную: белые стены, бамбуковые полы. Деловитая женщина Тереза – глазищи подведены синим – усадила Мэй, оглядела ее прическу, тонкой кисточкой подрумянила ей щеки и прицепила к блузке микрофон.
– Нажимать никуда не надо, – проинструктировала она. – Включится, как только выйдешь на сцену.
События разворачивались стремительно, но Мэй решила, что оно и к лучшему. Будь у нее больше времени, она бы только сильнее разнервничалась. А так она послушала Жюля с Терезой и потом, из-за кулис, – тысячи сфероидов, что входили в зал, болтая и смеясь, и довольно плюхались в кресла. Может, где-нибудь там и Кальден, мельком подумала она.
– Мэй.
Она обернулась – ей тепло улыбался Эймон Бейли в небесно-голубой рубашке.
– Готова?
– Наверное.
– Все будет отлично, – сказал он. – Не переживай. Будь собой, и все. Мы просто разыгрываем наш разговор на той неделе. Ага?
– Ага.
И он уже вышел к залу, помахал, а все захлопали как ненормальные. На сцене друг против друга стояли два бордовых кресла; Бейли сел и заговорил в темноту:
– Привет, сфероиды.
– Привет, Эймон! – взревели они в ответ.
– Спасибо, что пришли на эту очень особую Мечтательную Пятницу. Я решил, что сегодня мы слегка поменяем формат. Некоторые знают, что порой мы проводим не презентации, а интервью, дабы пролить свет на участников «Сферы», на их мысли, надежды или, как сейчас, – на их эволюцию.
Он улыбнулся, глядя за кулисы.
– Недавно у меня состоялся разговор с одной нашей молодой сотрудницей, и этим разговором я хочу поделиться с вами. Я попросил Мэй Холланд – кое-кто с ней знаком, она нуб из Чувств Клиента, – мне помочь. Мэй?
Мэй шагнула на свет. Тотчас наступила невесомость – Мэй плыла в черноте, ее слепили два далеких, но ярких солнца. Зала не видно, ориентируешься еле-еле. Ноги как соломинки, ступни налились свинцом; впрочем, ей все же удалось развернуть и направить себя к Бейли. Онемевшая и ослепшая, Мэй отыскала кресло, обеими руками вцепилась в подлокотники и села.
– Привет, Мэй. Ты как?
– В ужасе.
В зале засмеялись.
– Не нервничай, – сказал Бейли, улыбнувшись зрителям и покосившись на Мэй с легкой тревогой.
– Вам легко говорить, – сказала она, и по всему залу опять пробежал смех. Смех – это хорошо, смех ее успокоил. Она вдохнула поглубже, вгляделась в первый ряд, различила пять-шесть сумеречных лиц – все улыбались. Мэй поняла – всеми фибрами почувствовала, – что она среди друзей. Ей ничего не грозит. Она глотнула воды – вода остудила нутро – и сложила руки на коленях. Вот теперь она готова.
– Мэй, каким словом ты описала бы пробуждение, которое случилось с тобой на минувшей неделе?
Это они репетировали. Она знала, что Бейли хочет начать с концепции пробуждения.
– Это и есть то самое слово, Эймон. (Ей велели называть его «Эймон».) Пробуждение.
– Ой. Я, кажется, спер твою реплику, – сказал он. Зрители засмеялись. – Надо было спросить: «Что с тобой случилось на минувшей неделе?» Но все-таки расскажи нам, почему такое слово?
– Ну, оно точное, кажется мне… – произнесла Мэй и затем прибавила: – …сейчас.
Слово «сейчас» вылетело на долю секунды позже, чем следовало, и глаз у Бейли дернулся.
– Поговорим о твоем пробуждении, – сказал он. – Все началось вечером в четверг. Многие здесь уже знают эту историю в общих чертах – «ВидДали» и все такое. Но напомни вкратце.
Мэй уставилась на свои руки и сообразила, что это сугубая театральщина. Она никогда прежде не разглядывала руки, чтобы изобразить стыд.
– Я, по сути, совершила преступление, – сказала она. – Одолжила каяк, не сообщив владелице, и уплыла на остров посреди Залива.
– На Синий остров, если я правильно понимаю?
– Да.
– А ты предупредила кого-нибудь?
– Нет.
– Собиралась рассказать кому-нибудь потом?
– Нет.
– Документировала? Фотографии, видео?
– Нет, ничего.
Зрители зашептались. Мэй и Эймон предвидели реакцию на это откровение и помолчали, дожидаясь, пока толпа переварит информацию.
– Ты понимала, что это неправильно – одалживать каяк без ведома владелицы?
– Понимала.
– Но это тебе не помешало. Отчего так?
– Я думала, никто не узнает.
В зале снова забормотали.
– Интересная деталь. Значит, сама гипотеза о том, что твой поступок останется в тайне, позволила тебе совершить преступление, верно?
– Верно.
– Ты бы поступила так же, если б знала, что на тебя смотрят люди?
– Разумеется нет.
– То есть отчасти возможность остаться в темноте, незримо и неподотчетно, подтолкнула тебя к поступку, о котором ты сожалеешь?
– Именно. Я думала, что одна и никто меня не видит, и это позволило мне совершить преступление. И я рисковала жизнью. Я не надела спасательный жилет.
В зале снова зарябили шепотки.
– То есть ты не просто совершила преступление против владелицы собственности, ты поставила под угрозу и собственную жизнь. И все потому, что тебя окутывал, я не знаю, плащ-невидимка?
Аудитория грохнула. Бейли поглядел Мэй в глаза – мол, спокойно, дела идут хорошо.
– Ну да, – сказала она.
– У меня вопрос, Мэй. Когда за тобой наблюдают, ты ведешь себя лучше или хуже?
– Лучше. Несомненно.
– А когда ты одна, невидима и неподотчетна, – тогда что происходит?
– Ну, к примеру, я ворую каяки.
Зал взорвался веселым хохотом.
– Я серьезно. Я делаю то, чего делать не хочу. Я вру.
– Когда мы с тобой говорили на днях, ты сформулировала это очень интересно и лаконично. Можешь повторить, что ты сказала мне?
