– Это мой любимый кабинет. Его очень немногие видели. Не то что я суперсекретничаю, просто некогда водить экскурсии. Видела раньше что-нибудь подобное?
Мэй хотела, но не могла сказать, что уже видела ровно этот кабинет.
– И близко нет, – ответила она.
С лицом Бейли что-то произошло – какой-то тик, уголок левого глаза и левый уголок рта дернулись друг к другу.
– Спасибо, Донтей, – сказал Бейли.
Донтей мимолетно улыбнулся и ушел, закрыв за собой тяжелую дверь.
– Итак, Мэй. Чаю? – Бейли стоял над антикварным чайным сервизом, из серебряного чайника узким штопором вился пар.
– С удовольствием.
– Черный? Зеленый? – с улыбкой спросил он. – Белый?
– Зеленый, спасибо. Но это необязательно.
Бейли деловито орудовал чайником.
– Давно ты знакома с нашей возлюбленной Энни? – спросил он, осторожно разливая чай по чашкам.
– Давно. Со второго курса колледжа. Уже пять лет.
– Пять лет! Это что же – тридцать процентов жизни! Мэй понимала, что он слегка округляет, но с готовностью хихикнула:
– Пожалуй. Давно.
Он вручил ей блюдце и чашку, жестом пригласил сесть. В кабинете стояли два кресла, оба кожаные и мягкие.
Бейли упал в кресло, громко вздохнув, и скрестил ноги врастопырку.
– Энни нам весьма дорога, а значит, и ты тоже. Судя по ее словам, ты можешь оказаться очень ценным членом нашего сообщества. Ты как считаешь, это правда?
– Что я могу оказаться ценным сотрудником?
Он медленно кивнул, подул на свой чай. Невозмутимо воззрился на Мэй поверх чашки. Она выдержала его взгляд, затем, на миг потерявшись, отвела глаза и опять увидела его лицо – теперь на обрамленной фотографии. На полке стоял официальный портрет семейства, черно-белый – три дочери сгрудились вокруг матери и Бейли, те сидят. Сын Бейли у него на коленях, в тренировочном костюме, с фигуркой Железного Человека в руке.
– Ну, я надеюсь, – сказала Мэй. – Я стараюсь изо всех сил. Мне ужасно нравится «Сфера», и я выразить не могу, как благодарна за предоставленные возможности.
Бейли улыбнулся:
– Хорошо. Это славно. Тогда скажи мне, как ты себя чувствуешь после этой ночи? – Он спросил так, будто ему взаправду любопытно – будто она может ответить как угодно.
Мэй обрела почву под ногами. Тут юлить не надо.
– Ужасно, – сказала она. – Почти не спала. От стыда вот-вот сблюю. – Она бы не выразилась так перед Стентоном, но Бейли, пожалуй, грубость оценит.
Он улыбнулся почти неуловимо и сменил тему:
– Мэй, позволь спросить. Ты бы вела себя иначе, если б знала, что на пристани стоят «ВидДали»?
– Да.
Бейли энергично кивнул:
– Ага. Как именно?
– Я бы так не поступила.
– Почему?
– Потому что меня бы поймали.
Он склонил голову набок:
– И все?
– Ну, я бы не хотела, чтоб меня увидели. Это было неправильно. Неловко.
Он поставил чашку на стол, сложил руки на коленях – кисти сплелись в нежном объятии.
– То есть в целом ты ведешь себя иначе, когда знаешь, что за тобой наблюдают?
– Конечно. Еще бы.
– И могут привлечь тебя к ответственности.
– Да.
– И остается запись. То есть когда и если твой поступок неизменно всем доступен. А видеозапись, скажем, существует вечно.
– Да.
– Хорошо. Помнишь ли ты мое июньское выступление о конечной цели «ВидДали»?
– Я знаю, что при полном покрытии «ВидДали» придет конец преступности.
Бейли как будто обрадовался:
– Именно. Верно. Обычные граждане – в данном случае Гэри Кац и Уолт Лефевр – потратили время, установили камеры и тем укрепили нашу всеобщую безопасность. На сей раз преступление было мелкое и, слава богу, без жертв. Ты цела. Бизнес Мэрион и вообще каякинг еще поживут. Но одна ночь твоего эгоизма могла поставить под удар все. Одно-единственное решение пускает почти бесконечные круги по воде. Согласна?
– Да. Я понимаю. Это вопиюще. – И Мэй снова упрекнула себя за ужасную близорукость: то и дело она рискует всем, что подарила ей «Сфера». – Мистер Бейли, я сама не верю, что такое сотворила. И я понимаю, вы сомневаетесь, что мне место в «Сфере». Но я хочу сказать, как высоко ценю свою работу и вашу веру в меня. Я хочу достойно за это отплатить. Я все исправлю, я готова на что угодно. Серьезно, на любую дополнительную работу – я все сделаю. Только скажите что.
Лицо Бейли разъехалось в улыбке – он ужасно забавлялся:
– Мэй, твоя работа не под угрозой. Ты здесь навсегда. И Энни тоже. Мне жаль, если ты хоть на секунду подумала иначе. Мы на веки вечные не хотим расставаться с вами обеими.
– Это очень приятно слышать. Спасибо, – сказала Мэй, но сердце у нее загрохотало сильнее.
Он улыбнулся, кивнул – мол, какое счастье, какое облегчение, что это мы уладили.
– Но вся история многому нас учит, правда?
Вопрос как будто риторический, но Мэй тоже кивнула, молча.
– Мэй, когда хороши секреты?
Мэй поразмыслила.
– Когда они берегут чужие чувства.
– Например?
– Ну, – растерялась она, – скажем, ты знаешь, что бойфренд твоей подруги ей изменяет, но…
– Что? Ты подруге не говоришь?
– Ладно. Плохой пример.
– Мэй, ты довольна, когда друзья что-то от тебя скрывают?
Мэй вспомнила россыпь мелкого вранья, которое она скормила Энни. Вранья не просто сказанного, но напечатанного, вранья вечного и неопровержимого.
– Нет. Но я понимаю, если они считают нужным скрывать.
– Интересно. Можешь вспомнить, как ты радовалась, когда твой друг что-то от тебя скрыл?
Мэй не смогла.
– Навскидку не могу. – Ее замутило.
– Ладно, – сказал Бейли. – Мы пока не можем придумать удачных секретов между друзьями. Перейдем к семьям. Хороши в семье секреты? Говоря теоретически, случалось ли тебе подумать: «Я знаю, где это хранить! В секрете от близких»?
Мэй подумала обо всем, что, вероятно, скрывают от нее родители, – многочисленные унижения, которые принесла с собой отцовская болезнь.
– Нет, – сказала она.
– У вас в семье секретов нет?
– Вообще-то, – сказала Мэй, – я не знаю. Но явно есть вещи, о которых родителям сообщать не станешь.
– А родители хотят их знать?
