– А если ваши собеседники не захотят транслировать беседу?
– Ну, значит, беседа не состоится, – ответила она. – Либо ты прозрачен, либо нет. Либо несешь ответственность, либо нет. Кто и что хочет сказать мне такого, что нельзя повторить на публике? Какие элементы представительной функции нужно скрывать от людей, которых я и представляю?
Ее заглушали аплодисменты.
– И впрямь, – сказал Стентон.
– Спасибо! Спасибо вам! – сказала Сантос и поклонилась залу, молитвенно сложив руки. Минуты шли, аплодисменты не смолкали. Наконец Стентон снова призвал к тишине.
– И когда вы приступаете к этой программе? – спросил он.
– Не откладывай на завтра, – ответила она. Вдавила кнопку камеры – и на гигантском экране появилась картинка. Зрители очень отчетливо разглядели себя и одобрительно заорали. – Для меня история начинается сегодня, Том, – сказала Сантос. – И я надеюсь, что вскоре она начнется для прочих избранных лидеров этой страны – и всех демократических государств.
Она поклонилась, опять сложила руки и зашагала со сцены. У левых кулис остановилась:
– Туда мне не надо – слишком темно. Я лучше сюда.
Вспыхнули люстры, и она ступила со сцены под яркий свет, а в зале внезапно проступили тысячи людей, и все они ликовали. Сантос шла по проходу, и к ней тянулись руки, и улыбчивые лица говорили ей спасибо вам, спасибо, вперед – мы хотим гордиться вами.
* * *
Вечером в «Колонии» в честь члена конгресса Сантос устроили прием, где ее по-прежнему осаждали новообретенные поклонники. Мэй думала было подобраться ближе и пожать ей руку, но увы – толпа весь вечер окружала Сантос в пять рядов. Мэй у фуршетного стола жевала какую-то рубленую свинину, которую производили в кампусе, и ждала Энни. Та сказала, что постарается вырваться, но у нее сроки поджимают, она что-то готовит к слушаниям в Евросоюзе.
– Опять из-за налогов канючат, – пояснила она.
Мэй побродила по залу; оформление здесь смутно отдавало пустыней – редкие кактусы, песчаник и цифровые закаты во всю стену. Видела Дэна, Джареда, пару подопечных нубов и со всеми поздоровалась. Поискала Фрэнсиса, надеясь, что его нет, но потом, к своему великому облегчению, вспомнила, что он на конференции в Лас-Вегасе – совещание сотрудников правоохранительных органов, он представляет им «Детиктив». Она побродила еще, и тут цифровой закат на стенном мониторе поблек, и вместо него проступило лицо Тау. Небритое, под глазами мешки; он явно ужасно устал, но широко улыбался. Как обычно, он был в громадной черной кенгурухе; протерев очки рукавом, он поглядел в зал, влево, вправо, будто взаправду видел их всех. Может, и видел. Все мигом притихли.
– Привет, народ. Простите, что не смог прийти. Я тут работаю, новые проекты ужасно интересные, но из-за них я не могу присоединиться к замечательной жизни нашего сообщества. Однако я хотел поздравить всех с этим новым поворотом. Феноменально. Я считаю, это важнейший шаг для «Сферы» и он немало поспособствует нашей общей шикарности. – На миг он перевел взгляд на оператора – мол, достаточно? И снова в зал: – Спасибо всем за усердный труд, и да начнется уже праздник наконец!
Его лицо исчезло, монитор переключился на цифровой закат. Мэй поболтала с нубами из своей ячейки – кое-кто еще не видел живых обращений Тау и был близок к эйфории. Мэй сфотографировала, квакнула фотографию, дописала несколько слов: «Волнительные дела творятся!»
Она нацелилась на второй бокал вина, примериваясь взять его так, чтоб не прихватить салфетку – толку от нее ноль, так и будет валяться в кармане, – и тут увидела Кальдена. Он сидел на сумрачной лестнице, прямо на ступеньках. Мэй подошла ближе, и, увидев ее, он просветлел лицом.
– Ой, привет, – сказал он.
– «Ой, привет»?
– Извини, – сказал он и придвинулся ее обнять.
Она попятилась.
– Ты где был?
– Где я был?
– Ты пропал на две недели, – сказала Мэй.
– Так долго? Быть не может. Я тут болтался. Один раз отыскал тебя, но ты была занята.
– Ты приходил в ЧК?
– Да, но не хотел тебя беспокоить.
– И не мог оставить сообщение?
– Я не знал твою фамилию, – сказал он, улыбаясь так, будто знал гораздо больше, нежели делал вид. – А ты почему меня не разыскала?
– Я тоже не знала твою фамилию. А никакие Кальдены нигде не записаны.
– Правда? А как ты это писала?
Мэй принялась перечислять все испробованные варианты, но он перебил:
– Слушай, это не важно. Мы оба налажали. А теперь мы здесь.
Мэй отступила на шаг, разглядывая его, надеясь отыскать улику, намек – понять, взаправду ли он: взаправду ли сфероид, взаправду ли человек. Он опять надел обтягивающую рубашку, на сей раз в узкую горизонтальную полосочку, зелено-красно-бурую, и просочился в очень узкие черные штаны, отчего ноги его напоминали перевернутый клин.
– Ты же здесь работаешь, да? – спросила она.
– Само собой. А как, по-твоему, я сюда попал? Здесь неплохая охрана. Тем более сегодня. У нас же светоносная гостья. – Он кивнул на члена конгресса – та рисовала автограф на чьем-то планшете.
– Ты как будто вот-вот сбежишь, – сказала Мэй.
– Я? – переспросил Кальден. – Да нет. Просто мне тут хорошо. Я люблю сидеть в сторонке по таким вот случаям. И мне, наверное, приятно, что можно удрать в любой момент. – Он ткнул пальцем себе за спину, на лестницу.
– Я только рада, что мое начальство меня тут видело, – сказала Мэй. – Это у меня была главная задача. А тебе надо начальнику показаться?
– Начальнику? – На миг у Кальдена сделалось такое лицо, будто Мэй заговорила на знакомом, однако непостижимом языке. – А, ну да, – кивнул он. – Они меня видели. Я об этом позаботился.
– Ты мне говорил, чем тут занимаешься?
– Ой, я не знаю. Я говорил? Ты глянь на этого мужика.
– Какого мужика?
– Да неважно, – сказал Кальден – видимо, он уже забыл, на кого смотрел. – Так ты пиарщица?
– Нет. Я в Чувствах Клиента. Кальден склонил голову набок.
– А. О. Я же это знал, – неубедительно сказал он. – И давно ты там?
Хочешь не хочешь, а рассмеешься. У этого человека не все дома. Разум едва-едва цепляется за тело, о реальности уж не говоря.
– Извини. – И он обратил к ней лицо – невозможно искреннее, ясноглазое. – Я хочу все это про тебя запомнить. Я надеялся тебя тут встретить.
– А ты давно здесь работаешь? – спросила она.
– Я? Э. – Он почесал в затылке. – Ты подумай. Не знаю. Некоторое время уже.
– Месяц? Год? Шесть лет? – спросила она. Он, наверное, какой-то недоумочный гений.
