Мэй не могла остановиться. Поведала про душегубство со страховкой и как мать остаток жизни будет заботиться об отце, любой процедуры добиваться с боем, часами говорить с этими людьми по телефону…
– Мэй, – наконец сказала доктор Вильялобос, – а ты не спрашивала в кадрах, нельзя ли добавить родителей к твоей страховке?
Мэй уставилась на нее:
– Что?
– Некоторым сфероидам включили в страховку близких в похожем положении. Я думаю, для тебя это вполне реально.
Мэй в жизни о таком не слыхала.
– Спроси в отделе кадров, – посоветовала врач. – А лучше, наверное, спроси Энни.
* * *
– Что ж ты раньше не сказала? – вечером спросила Энни. Они сидели у нее в офисе, большом и белом, окна от пола до потолка, пара низких диванов. – Я ж не знала, что у твоих родителей такой кошмар со страховкой.
Мэй глядела на целую стену фотографий в рамках: сплошь деревья или кусты порнографических очертаний.
– По-моему, в последний раз их было штук шесть или семь, да?
– Да уж. Пошли слухи, будто я страстный коллекционер, и теперь мне что ни день дарят фотки. Чем дальше, тем похабнее. Вон ту наверху видишь? – Энни махнула на фотографию гигантского фаллического кактуса.
В дверях возникло медное лицо – тело пряталось за косяком.
– Я тебе нужна?
– Конечно, ты нужна, Вики, – ответила Энни. – Не уходи.
– Я думала успеть к началу Сахары.
– Вики. Не покидай меня, – с каменной физиономией воззвала Энни. – Я люблю тебя и не переживу разлуки.
Вики улыбнулась, но, видимо, ждала финала интермедии и позволения уйти.
– Ладно, – сказала Энни. – Мне бы тоже туда не помешало. Но я не могу. Так что иди ты.
Лицо Вики исчезло.
– Я ее знаю? – спросила Мэй.
– Она в моей команде, – сказала Энни. – Нас тут теперь десять, но Вики – мой контакт. Слыхала про это сахарское нечто?
– Кажется. – Мэй прочла объявление в ленте «Тропосферы» – вроде планируют подсчитать песчинки в Сахаре.
– Прости, мы про твоего отца говорили, – сказала Энни. – Я не понимаю, почему ты молчала.
Мэй сказала правду, а именно: ей не приходило в голову ни единого сценария, в котором отцовское здоровье пересеклось бы со «Сферой». Ни одна компания в стране не покрывает страховку родителей или братьев-сестер сотрудника.
– Это да, но ты же знаешь, как мы здесь говорим, – возразила Энни. – Все, от чего жизнь сфероида лучше… – Она, похоже, рассчитывала, что договорит Мэй. Мэй не знала, как полагается договорить. – …Мигом становится возможным. Ты должна знать!
– Прости.
– Это же было на экскурсии в первый день. Мэй! Ладно, я этим займусь. – Энни что-то напечатала в телефоне. – Может, ближе к вечеру. Только у меня сейчас совещание.
– Шесть вечера. – Мэй глянула на запястье. – Нет. Полседьмого.
– Детское время! Я тут буду до двенадцати. Или всю ночь. У нас веселуха. – Лицо у Энни сияло в предвкушении. – Российские налоги – мощнейшая штука. Серьезные ребята – ******.
[19]
– Спишь в общаге?
– Не. Наверное, сдвину диваны, и привет. Уй-й. Надо бежать. Люблю-целую.
Энни обняла Мэй и вышла.
Та осталась одна, потрясенная. Это что, правда возможно? У отца скоро появится настоящая страховка? И этот жестокий парадокс – непрерывные сражения со страховщиками подрывают отцовское здоровье, не дают матери работать, и она не может зарабатывать, чтобы платить за его лечение, – скоро разрешится?
Зажужжал телефон. Энни.
– И не парься. Я же ниндзя, такие вещи – как нефиг делать. Все будет. – И повесила трубку.
Мэй посмотрела из окна офиса на Сан-Винченцо, почти весь построенный или реконструированный в последние годы: рестораны для сфероидов, отели для гостей сфероидов, магазины, что жаждут заманить сфероидов и их гостей, школы для детей «Сферы». «Сфера» заняла пятьдесят зданий, превратила ветхие склады в скалодромы, школы, серверные, и каждый корпус дерзок, беспрецедентен и зеленее зеленого.
Телефон опять зазвонил – и опять Энни.
– Так, хорошие вести раньше, чем мы думали. Я проверила, и это не бог весть что. У нас еще десяток других родителей на страховке, и даже братья-сестры какие-то завалялись. Я кое-кому повыкручивала руки – сказали, что твоего отца можно взять.
Мэй посмотрела на телефон. С тех пор как она впервые заговорила об этом с Энни, прошло четыре минуты.
– Ой блин. Ты серьезно?
– Маму тоже хочешь на страховку? Конечно, хочешь. Она здоровее, с ней просто. Запишем обоих.
– Когда?
– Я так думаю, сию минуту.
– Я не верю.
– Харэ меня недооценивать, – пропыхтела Энни. Она куда-то очень быстро шла.
– Мне сказать родителям?
– А ты хочешь, чтоб я сказала?
– Да нет. В смысле, это уже точно?
– Точно. Ну честно, мир не перевернулся. У нас на страховке одиннадцать тысяч душ. Что мы, условия не продиктуем?
– Энни. Спасибо.
– Завтра тебе позвонят из кадров. Обговорите детали. Мне опять пора. Вот теперь я правда опаздываю.
И она снова дала отбой.
Мэй позвонила родителям, рассказала сначала маме, затем папе, и были вопли, и слезы, и хвалы Энни, спасительнице семьи, и весьма нескладная беседа о том, как Мэй повзрослела, как родителям стыдно и неловко на нее опираться, так сильно опираться на молодую дочь, но эта дурацкая система, сказали они, мы все в ней застряли. Но спасибо тебе, сказали они, мы так тобой гордимся. А оставшись у телефона одна, ее мать сказала:
– Мэй, ты спасла жизнь не только отцу – мне тоже, богом тебе клянусь, сладкая моя Мэйбеллин.
* * *
В семь Мэй поняла, что терпеть больше невмоготу. Не сиделось на месте. Надо встать и хоть как-то отпраздновать. Она глянула, что сегодня творится в кампусе. Старт Сахарского проекта она пропустила и уже пожалела. Еще поэтический слэм, костюмированный, – его она отметила первым пунктом и даже ответила на приглашение. Потом нашла кулинарный класс, где будут запекать и есть целую козу. Козу она отметила вторым пунктом. В девять некая правозащитница попросит сфероидов поддержать кампанию против вагинальных увечий в Малави. Если постараться, можно успеть хоть куда-то, но едва Мэй принялась составлять какое-никакое расписание, нечто затмило все эти планы: в семь на лужайке у «Железного Века» выступит «Цирк Грязного My Дака». Мэй о нем слыхала, отзывы и рейтинги у него зашкаливали, а в этот вечер цирк гармонировал с ее эйфорией.
