Тем не менее зрелище, открывшееся его глазам, потрясало воображение. Природа немало потрудилась, вылепливая фигуру Катерины. Она не была ширококостной, подобно многим селянкам. Вместе с некоторой пышностью форм ступни её ног были узкими и изящными, плечи — красиво покатыми, шея по-лебединому длинной, кожа — хотя и не идеально белой, но живой и нежной, с оттенком топленого молока; её внешность не оставила равнодушным и безумно влюбленного в Ольгу Вадима Зацепина, так что он даже посвятил ей стихи:
Уж как изловчилась в Катюше природа,
Добавив "Коти"
[44]
в родниковую воду.
Черный Паша стихов не знал, но вид висящий Катерины поверг его в экстаз, ему захотелось встать перед нею на колени, что он и сделал, прильнув губами к тонкой лодыжке, и, спеша, освободил ноги от впившихся в них веревок.
Никто и никогда в жизни не целовал Кате ноги. И теперь от поцелуев черного человека её ноги как будто зажили самостоятельной жизнью. Как будто по ним снизу поднималось что-то горячее и опасное, как если бы не губы, а какие-то живые существа делали там, внизу, свою разрушительную работу, ломая, как преграду, её презрение, нежелание, стыд. Эти губы поднимались выше и выше, и в местах их прикосновений вспыхивали и начинали пульсировать горячие точки, заставляя её содрогаться и трепетать.
Когда его губы миновали колени, Катерина отчаянно рванулась, насколько позволили веревки на руках, но от её движения напрягшаяся грудь вырвалась на свободу, вздернув соски. Черный Паша оторвался от ног и прильнул горячими губами к её груди. Катерина вдруг почувствовала, как, в ответ на его ласку, словно загорелось внизу живота.
— Боже, — застонала она.
Ее стон послужил для мужчины сигналом. Он стал срывать с неё одежду, покрывая все тело поцелуями. Из-за связанных рук одежда не хотела сниматься и тогда он стал разрывать её на клочья. Куда девались его обычные сдержанность и самообладание! Сердце, которое он считал заледеневшим навек, билось так, что его тоже кинуло в дрожь. Он рычал и хрипел, как дикий зверь, и когда вошел в нее, с радостью почувствовал ответную дрожь её тела, и неистовствовал в ней, не замечая, как она бьется спиной о металлические прутья. Лишь поддерживал руками её ноги. И услышав её крик, он выплеснулся сам, и она обмякла в его руках.
Черный Паша наконец отвязал её и отнес на постель, бережно укрыв одеялом.
— Ты теперь моя, — сказал он, наклонясь к её лицу. — Разве ты не поняла, что это — судьба? Со мной теперь тебе жить. Смотри мне в глаза, не отворачивайся, разве ты не хотела меня?
— Будь я проклята! — Катерина горько зарыдала.
Они с Герасимом любили друг друга чисто и стыдливо. Он считал главным в их отношениях неутомимость, она — покорность. Она была счастлива уже тем, что Герасиму хорошо с нею. Но он ни разу не спросил, хорошо ли ей. И не вглядывался, подобно атаману, в её глаза, потому что они ночью не зажигали света.
В доме же Черного Паши было светло и странно. Кроме кровати, здесь было все "не как у людей". Небольшие оконца закрывали тяжелые красные шторы. Стены были завешаны коврами, а в промежутках между ними темнели бронзой тяжелые подсвечники. Напротив кровати на стене матово отсвечивало зеркало в ажурной позолоченной оправе. Невиданной удлиненной формы керосиновая лампа покачивалась на тяжелой цепи, свисавшей с потолка.
Сейчас лампа не горела, но и две свечи в одном из подсвечников давали достаточно света, чтобы все разглядеть.
Катерина все ещё безуспешно пыталась прикрыться от поцелуев её пленителя, её сознание тщетно цеплялось за надежду, что вот сейчас она закроет глаза и все это кончится. Но она как будто раздвоилась: прежняя, стыдливая Катя глядела на себя со стороны и ужасалась, что она обнаженная лежит с чужим незнакомым мужчиной и до сих пор не сгорела со стыда, не умерла от этого позора, а с замиранием сердца принимает его ласки. Она пыталась вспомнить Герасима, прервать этот сладкий кошмар, закричать: "Нет! Нет!" Но её руки уже обнимали его, робко гладили, подчиняясь его просьбам: "Обними меня!"
Другая, прежде ей незнакомая, женщина удивленно всматривалась в свое отражение в зеркале: смотри на себя, говорил ей мужчина, на нас — и она видела голую Катю, его руки, скользящие по её телу, её соски, твердеющие под этими руками, и напрасные попытки отвернуться, когда он берет её здесь же, перед зеркалом, а она в который раз кричит и бьется от неведомых ей прежде ощущений.
Черный Паша за свою жизнь побывал в объятиях самых изощренных в любви женщин, но впервые ему доставляло удовольствие учить этому искусству женщину неискушенную, учить и видеть, как распускается под его рукой из бутона прекрасный цветок.
Катерина, обессиленная, под утро заснула, а Черный Паша все лежал без сна рядом с нею и думал, как теперь ему удержать её при себе? В одну из коротких минут отдыха он спросил, кем ей приходится Алька. Катерина, желая спасти от тяжелых грядущих испытаний хотя бы его, ответила, мой брат.
Атаман контрабандистов сердцем понимал чистоту и стыдливость Катерины, потому опасался, что, оставшись одна, она замучает себя угрызениями совести. А там — кто знает, на что может решиться такая женщина. Лучше пока не оставлять её надолго одну. Время — лучший доктор. Забудет своего амбала, никуда не денется!
Проснулась Катя оттого, что ОН (хотя она уже знала, что зовут его Дмитрием) одетый стоял рядом и смотрел на нее.
— С добрым утром, ласточка моя!
И нежно поцеловал.
— Посмотри, что я тебе приготовил!
Катерина ахнула. В таком платье не стыдно было появиться и царице. Как назывался материал, она даже не имела понятия, но он блестел, струился и казался теплым, как её кожа. Платье хотелось надеть, а надев, носить, не снимая. Какое-то время ещё женщина в ней боролась с призраком памяти, но для себя она уже решила: назад дороги нет. Она пойдет по этому пути до конца, а решение — жить или не жить на свете — оставит за собой.
— Давай, — подтолкнул её новый возлюбленный, — возьми, тебе же хочется, зачем отказываться?
Рядом с платьем лежало белье. Катерина даже не подозревала прежде, что бывает такое — тонкое и кружевное. Наверное, его носили падшие женщины. Разве она теперь не из таких?
Черный Паша будто подслушал её мысли.
— Казнишь себя? Думаешь, на позор я тебя взял? А знаешь ли, что полюбил я тебя, Катюша, с первой минуты, как увидел. И хочу, чтобы не пленницей ты у меня была, а женой — любимой и единственной. Страшно тебе, или не побоишься стать волчицей рядом с волком?
Она молчала, и он было обеспокоился её молчанием, но потом понял, что торопит события, и только сказал:
— Все в твоих руках. Скажешь "да", сегодня же в церкви обвенчаемся.
Голова у Катерины тихо закружилась… Какие причудливые узоры может выписывать судьба! Не будь войны, так бы и осталась Катя простой селянкой: растила детей, вела хозяйство, принимала любовь мужа. Смог бы он разбудить в ней страстную женщину, заставить заглянуть в глубину своего естества? Скорей всего, она никогда бы не узнала о себе всей правды. Как сказал Дмитрий? Боится ли она стать волчицей? Катерина этого пока не знала, но странное любопытство толкало её заглянуть за грань, прежде недоступную, что там?
