— Венчается раб Божий Вадим рабе Божьей Ольге… — бубнил священник.
Воск со свечи капал Ольге на руку, точно само время отмечало её переход в другую ипостась.
— Поцелуйтесь, теперь вы — муж и жена.
"Ну вот и все!" — подумала княжна. "Что это — все? — возмутилась в ней другая Ольга, которая все чаще стала подавать свой голос в такие вот серьезные минуты. — Чего это ты расхныкалась, себя зажалела? Посмотри, какой красавец рядом с тобой: честный, умный, благородный… Пора с детством-то расставаться! Как говорит Герасим, не трусь, прорвемся!"
Поцелуй Вадима вернул её на землю: здравствуй, жена!
Герасим дал священнику пачку денег, которую тот, не считая, сунул в карман. Алька, напутствуемый Вадимом, раздал несколько бумажек сгрудившимся вокруг них старушкам. "Счастья, счастья!" — прошелестело вслед молодоженам.
— Вот молодцы, что решились! — откровенно радовался Герасим, пожимая руки Зацепину и Ольге. — Подумаешь, война, а жизнь продолжается…
Они шли по улице веселые, возбужденные, с безрассудством молодости позабыв о том, что уже две недели живут на положении узников. Вроде их не удерживали, но чувствовалось, что и уйти им не дадут. Стоило, например, кому-то из них выйти прогуляться, как несколько пар глаз тотчас принимались следить за всеми его передвижениями — поблизости располагался штаб махновцев.
— Катюша, — говорил Герасим, — кивая на прижавшихся друг к другу новобрачных, — а они таки нас обскакали!
— Сам же говорил, только в Мариуполе, мама мечтала.
— Говорил, а посмотрел на них и пожалел. Давай и мы, как только отсюда вырвемся, так в первой же церкви и обвенчаемся. А мама и так радоваться будет, что живыми добрались.
Мимо них на рысях промчался отряд анархистов.
— Куда это они? — проводил их взглядом Алька.
— Сие мне очень не нравится, — задумчиво проговорил Вадим. — Слышите, какая началась стрельба? Похоже, на город кто-то напал. Лютый обмолвился, вроде, генерал Шкуро силы стягивает. Неужели белые прорвались?
Навстречу им попался ещё один отряд, поменьше, и кто-то из бойцов закричал артистам:
— Быстрее, белые уже в городе! Мы уходим! Догоняйте!
Катерина испуганно схватила Герасима за руку.
— Господи боже мой, колы это кончится! Иде той Мариуполь? Дойдем до него, чи ни? Невжели ж на усей земли нема места, шоб можно буде пожить по-людски?!
Она говорила речитативом, словно по мертвому причитала, вне себя от отчаяния Ольга удивилась срыву всегда такой спокойной женщины, а Вадим, желая побыстрее вернуть ассистентку и друга в обычное состояние, перешел на насмешливый тон:
— Уж не истерика ли у вас, Катерина Остаповна? К лицу ли сельской женщине эти интеллигентские штучки! Вы ж обещали мне впредь "на мове не размовлять". Для чего мы с вами русским языком занимались? Да и мы разве не по-людски живем? Все время, можно сказать, в гуще событий. Профессию заимели романтическую — бродить по свету, людей развлекать. Многие нам завидуют. А что до смены власти, то она не должна вас волновать. Мы же выяснили: цирк — понятие интернациональное и внеклассовое. Нам бояться нечего.
— Сама не знаю, чего я испугалась, — призналась Катерина. — Так сердце защемило, мочи нет!
Зацепин хотел ей ответить, что сердечные предчувствия вещь ненадежная и обращать на них внимание должны нервные институтки, а не такие мужественные женщины, но тут опять послышался конский топот. На этот раз всадники ехали не торопясь, четко придерживаясь дистанции, чувствовалось едет регулярная армия. Военные были одеты в форменное обмундирование, что после пестро одетых махновцев являло-таки для глаз отрадную картину.
Белые ехали молча, устало покачиваясь в седлах. Некоторые были ранены, и их белеющие повязки нарушали общее впечатление стройности и порядка. Военные уже поравнялись с циркачами, которые настороженно разглядывали их, когда первый с края ряда военный в форме ротмистра обернулся всем корпусом и придержал коня.
— Мамочки мои! — воскликнул он, по-московски "акая" и кивая товарищам, чтобы его не ждали. — Никак Вадим Зацепин Поручик! Или ты уже не поручик?
Он громко захохотал, будто заржал.
Вадим молчал.
— Сбрил усы и думал, тебя не узнают? Шалишь, с такой-то колоритной мордой? А это кто рядом с тобой, твоя разведгруппа?
И опять захохотал среди общего молчания.
— Что ты придумал, Жереба, — подчеркнуто спокойно отозвался Вадим. — Это мои коллеги, в цирке вместе работаем. А это моя жена — Ольга.
— Ваш муж всегда был шутником, — поклонился, не сходя с коня, ротмистр. — Очень прошу, Зацепин, впредь, если не трудно, обходись, пожалуйста, без училищных кличек. Надеюсь, ты ещё помнишь мою фамилию?
— Так точно, господин ротмистр Ямщиков!
— Вот-вот, и без фамильярностей, я этого не люблю. Особенно, если учесть, что, пока ты занимался неизвестно чем, мне присваивали очередные звания. И, заметь, за воинские заслуги. А насчет того, что я придумал, так теперь, милый, это моя работа: подозревать и проверять подозреваемых. Сейчас многие перекрашиваются, а я эту фальшивую-то красочку сдираю. Вместе со шкурой. Ха-ха!
— Значит, согласился перейти в контрразведку?
— А почему бы нет? Работа — не хуже любой другой. Говорят, у меня неплохо получается. Кто-то же должен следить за чистотой наших рядов!.. Но обо мне потом. Поговорим о тебе. Ты дезертировал из армии?
Вадим, сжав кулаки, шагнул к нему. Ямщиков заржал.
— Узнаю горячую голову. Мамочки мои, что же я ещё могу подумать, видя тебя здесь, в захваченном нами городе, в компании штатских людей? Или у тебя есть отпускное свидетельство? Хорошо-хорошо, все расскажешь мне при встрече. Не будем утомлять гражданских лиц своими проблемами. Пожалуй, сделаем так. Ты по какому адресу живешь?
Вадим сказал.
— Даю тебе сорок минут на сборы и жду у себя в кабинете. Наш штаб — в особняке Павлова, двухэтажном, из красного кирпича. Мы обычно там располагаемся. Город-то третий раз берем!
— Побойся бога, Константин, я только что женился. Как раз из церкви идем.
— Поздравляю, жена у тебя прехорошенькая, и сразу видно, не из простых. Хорошо, сделаем так: я дам тебе не сорок минут, а час. Соберешься, попрощаешься. Если перед нами чист — бояться тебе нечего. Я знаю, ты человек чести, потому и не арестовываю тебя на глазах товарищей и молодой жены. Мадам Зацепина!
Он козырнул и тронул поводья.
— Ровно через час!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Янеку снился прапрадед. Конечно, он не мог его прежде видеть, но почему-то во сне знал, что это именно отец его прабабки Елизаветы. Во сне предок сказал, как его зовут, но Янек проснулся и забыл.
Сон был похож на ожившие картинки, по которым Ян учился читать. Только теперь его учил далекий предок. Так он понял во сне: это учеба.
