— Здорово. У нас в порту иностранцев, как собак нерезаных. Как начнут лопотать: уно барка — квадро маринеро
[30]
.
— А как это по-нашему?
— Черт его знает! Но красиво. Вот ты не любишь, когда я про Мишу рассказываю, а слышал бы ты, как он с этими моряками разговаривает! Остановит, сигаретку попросит, а попутно и бумажник стырит.
— Хороший, нечего сказать, будет из тебя, Яшка, комиссар. Соберешь красноармейцев на митинг и скажешь им: учитесь, чтобы сподручнее было людей грабить…
— Прямой ты, Янек, как столб. Никакой в тебе хитрости, хоть ты и крестьянин! Я к чему тебе про Мишку рассказывал? Чтобы ты понял: он человек талантливый, а революция таким дорогу открывает. Он теперь может быть кем угодно, хоть и государством управлять.
— Управитель — по карманам шарить!
Яков терпеливо вздохнул.
— Ладно, не буду про Мишку…
Над лесом прокатился звук трубы. Бойцы вскочили, поспешно приводя себя в порядок, и построились.
Это был уже не тот лес, в котором неделю назад Ян встретился с красноармейцами. Отряд прошел не один десяток километров, избегая оживленных путей, предпочитая останавливаться на заброшенных хуторах или, как сейчас, опять в лесу. Бывало, бойцы совершали марш-броски ночью и отсыпались днем. Они шли на соединение с Украинской Красной Армией, а Андрей Гойда берег своих людей.
Теперь, видимо, в планах командования что-то не заладилось, и "Сбор!" сыграли среди дня.
— Бойцы! Товарищи! — Андрей Гойда одним прыжком вскочил на обозную телегу, точно молодой тигр. — Враг наступает. Это — добровольцы, одна из деникинских частей. Их командир пообещал стереть нас в порошок!
Красноармейцы возмущенно загудели.
— Вы знаете, я старался избегать встреч с беляками: патронов у нас мало. шестнадцать необстрелянных бойцов, некоторые впервые держат в руках оружие. Но вечно так продолжаться не могло; и сегодня наш дозор нарвался на засаду…
Кто-то из бойцов испуганно охнул. Гойда метнул сердитый взгляд в его сторону.
— Мало того, что наши бойцы позорно бежали; они привели врагов на хвосте прямо к лагерю! Если бы не Ион Кодряну…
И только тут Ян заметил, что молодой командир буквально сражен горем. Он до крови кусал губы, сжимал руки в кулаки и глядел вбок, чтобы никто не видел блестевших в его глазах слез. Наконец он крикнул поверх голов:
— Несите сюда!
Два красноармейца сквозь расступившуюся толпу внесли шинель, на которой лежало безжизненное тело Ионы.
— Закрыл… собой, — прошептал Андрей Гойда, но его шепот услышали все, — мы отомстим, слышишь, Иона?
— Отомстим! — прошелестело по поляне. Стоявший в строю Ян поймал себя на том, что он тоже сжал кулаки и тоже вместе со всеми повторяет как клятву: "Отомстим!"
Гойда окинул взглядом потупившихся бойцов.
— Товарищи. — начал говорить он, остановившись у тела Ионы, и в ту же секунду в центре поляны, на которой собрались красноармейцы, разорвался снаряд. На месте телеги, на которой минуту назад стоял командир, дымилась воронка. У края её ещё крутилось колесо и валялся какой-то окровавленный комок.
— Без паники! — закричал Гойда. — Всем рассредоточиться! Командирам рот обеспечить порядок. Приготовиться к атаке! Закончится артподготовка, и деникинцы пойдут в наступление. Мы должны их опередить!
Красноармейцы стали спешно выходить из леса, слыша за спиной разрывы снарядов: противник продолжал обстреливать поляну. Но когда "гойдовцы" выскочили из леса, навстречу им уже шли цепи добровольцев.
— Эх, жизнь — копейка, — стиснув зубы, проговорил Яшка. Он придвинулся к Янеку. — Видел, дядю Архипа в клочья разнесло? Вот так и нас долбанет. И пожить не успели!
Он всхлипнул.
— Ты что, Яшенька, — испугался за товарища Ян. — Погоди раньше смерти умирать. Мы ещё повоюем!
— Отступить! Назад, в лес! — раздалась команда.
— Чего рты разинули? — гаркнул у них над ухом неизвестно откуда взявшийся Савелий. — Кому сказано. назад!
И, как баранов, погнал их в лес.
"Добровольцы" наступали. Они шли в атаку в полный рост, молча. Черные, страшные. И только барабан выбивал дробь.
Ян почувствовал в сердце холодок.
— Залечь за деревья, стрелять по команде, беречь патроны! — кричал Андрей Гойда, стоя на виду у всех.
— Спрячься, командир, подстрелят! — крикнул один из красноармейцев.
Гойда нехотя отошел под прикрытие молодого дуба. "Спокойнее, — говорил себе Ян. — Как учил Иона? Оружие спешки не любит. Не волноваться! Господи, почему так дрожат руки?! Почему никто не командует: "Огонь!" Они ведь так близко!"
И тут же раздалось: "Огонь!" Началась стрельба. Под свист пуль Ян вдруг успокоился, будто кто-то внутри сказал ему: "Это не твоя смерть!"
Он стрелял, рядом стреляли. Черные фигуры, как на картинке, падали и подымались. Казалось, это никогда не кончится. Но вот все стихло, и Ян остался один.
Когда, в какой момент боя он потерял связь с отрядом? Почему он не слышал ни команд, ни движения людей? Засел в этом неглубоком овражке и стрелял, пока не кончились патроны.
Парень поднялся во весь рост и огляделся: никого. Вокруг — трупы. Вперемешку серые шинели с черными. Красноармейцы, судя по всему, отступили, не выдержав лобовой атаки. "Добровольцы" шли вперед, не обращая внимания на потери, будто это были не люди, а ожившие куклы, у которых в жизни было лишь одно дело: убивать!
Вдруг Янеку послышался чей-то стон. Он затаил дыхание. Стон повторился. Это же совсем рядом! Он пошел на поиски. Никогда бы ему такого не видеть! Его лучший и единственный друг, неловко завалившись за дерево, лежал и глухо стонал. Левой рукой он зажимал рану на животе, — рука была красной от крови, а правой продолжал держать уже ненужное ружье.
— Яшка, — присел над ним Ян, — это я, ты меня слышишь?
Раненый открыл глаза.
— Пришел… Говорят, ты у нас большой лекарь. Давай, лечи.
— Сейчас, потерпи, я перевяжу тебя, — Ян суетливо огляделся: у убитого черношинельника в вещмешке наверняка найдется что-нибудь для перевязки.
— Да погоди ты, — Яков с улыбкой потянулся было к нему, но гримаса боли исказила его лицо; он отдышался и почти прошептал: — Пропадешь ты без меня, Янек, доверчивый, как ребенок. Я пошутил, тут никакой лекарь не поможет. У меня сестричка знакомая в госпитале работала, я знаю, как это называется, — проникающее ранение в брюшную полость. Доброволец, сука, штыком…
На его лбу выступил пот.
— Помолчи, — Ян буквально выталкивал слова из горла, перехваченного жалостью к другу. — Я что-нибудь придумаю, ты только потерпи!
