«Драка. И эту, ей-богу, стоит выиграть».
Первый, который мне попался, не привык драться дубинкой и попытался проломить мне голову. Хорошая попытка. Но я уклонился, и дубинка врезалась в землю, разбрызгивая во все стороны грязь. Я развернулся так быстро, как только можно, стоя по щиколотку в грязи, и врезал своей дубинкой по руке пьяного кролика, что-то там сломав. Он вскрикнул и попятился, обезоруженный и неопасный.
И я нашел следующую драку, ничуть не хуже первой.
Со всех сторон сверкали кастеты, грохнул одинокий пистолетный выстрел, но в следующую секунду шея дурака повстречалась с дубинкой, а я думал: «Еще, еще». В ту ночь я замечал малейшее движение, чувствовал каждый вздох бандита у себя за спиной и успевал повернуться и ткнуть ему в живот дубинкой. Некоторые бежали, получив всего один удар. Я не возражал. Это было ярко. Я не испытывал желания кого-то наказать, только что-то выиграть, выиграть хоть что-то в необузданном собачьем логове, в котором оказался, или так я думал, когда ухватил отвратно выглядящего хулигана за бока и швырнул в ближайшую общественную колонку.
Шла открытая война – разбитые окна, мужчины валяются в грязи, завывающий водоворот звуков прорезают вопли. Бурлящая, рычащая драка между американскими мертвыми кроликами, ирландскими негодяями и «медными звездами», состоящими примерно поровну из тех и других. И это было важно. Потому что мы не разделялись, я видел это примерно с тем же чувством, с которым следил за драками брата, и мы не оборачивались друг против друга. Никто. Один видел, что другой в опасности, и блокировал вражескую дубинку своей. Один видел, как упал другой, и помогал ему встать. И не важно, какого цвета его волосы и какой формы лицо.
По правде говоря, это немножко напоминало чудо. По крайней мере, думал я, чудо того сорта, которого уже не ждешь от Нью-Йорка.
Потом воздух испортился.
Я осознал, что стою в дверях Старой пивоварни, потный, как ломовая лошадь. Я не помнил, как я там оказался. Должно быть, прошло уже минут тридцать, поскольку облака сдуло, и на небе сияли резкие звезды. Многие еще дрались. Но кто-то лежал, а кого-то арестовали и загоняли в фургоны.
Свист.
Это был один из приспешников Билла Пула. Я узнал его по испорченным джином зубам и обезьяньим ручищам. Человек, созданный для разрушения, хотя тут, наверное, нет его вины.
Я отшатнулся.
Он держал не дубинку, а нож. И здорово распорол мне предплечье. Порез неглубокий, но дюймов десять в длину.
На пороге пивоварни возник мой брат, облизывающий губы, как французский турист. Совершенно неукротимый и сплошь знакомый. Он оглядел сцену.
– О, да это же Хват Смит, – сердечно заметил Вал; рубашка брата выбилась из брюк, но в остальном он выглядел отлично. – Ну что, мой братишка тебе врезал?
– Даже близко не подобрался, – презрительно усмехнулся буян.
– Ну, значит, сейчас займется. А, Тим?
Рука ранена, но, как оказалось, текущая кровь мне не особо мешала. Этот унылый алкаш отвлекся на Вала, и, шагнув вперед, я застал его врасплох. От сильного удара по руке нож улетел куда-то в темноту Старой пивоварни.
Но я не смог его обезвредить. Мы и дернуться не успели, как он, сочтя Вала большей угрозой, сцепил свои мясистые руки на его шее. Нам обоим повезло, что он просчитался.
Я сбил его резким ударом дубинки. И тут же без сил осел на пол, глядя на черные стропила. Выжат как лимон, истекаю кровью, слишком долго без сна… В голове пульсировала боль. Надо мной поднималась старая деревянная лестница. Где-то рычала собака, снаружи еще доносились крики.
Вал стоял, полузадушенный, но целый и по-настоящему живой.
– Хват не слишком-то любит больницы, – прохрипел он, выволакивая бесчувственного мужчину на улицу. – Поспит на Райской площади, глядишь, и передумает.
– Я ошибался, – сказал я Валентайну, лежа на земле. – Насчет Птички. Это Шелковая Марш хотела отправить ее в Приют. Наверное, думала успокоить ее, как только приедет. Я зря обвинял тебя.
– У тебя вообще полно всяких дурацких идей, – с трудом вытолкнул Вал. – Если хочешь прожить долгую и пухлую жизнь, заткни свою черепушку и делай, что я тебе скажу. Пойдем.
– Куда?
– Бунт почти подавили, а Пист кое-что нашел. Одну растрепанную сельскую курицу, которая тайно встречалась с любовником на севере, где зарыли детей. Мы с тобой идем в Гробницы, приказ шефа…
– Ты спал с Мерси Андерхилл.
Я не спрашивал. Брат ощупал свое горло, решил, что ничего страшного с ним не случилось, и протянул руку, помогая мне встать. Я принял ее.
Губы Валентайна дернулись.
– Ага, вскопал ее садик. Правда, давным-давно. А почему ты интересуешься?
Не тот вопрос, с которым я мог бы сейчас справиться.
– Симпатичная девчонка, да, и ничего об этом не знала, – кашлянул он. – На мой вкус, в этом вся прелесть.
Он был абсолютно прав, и от этого мне захотелось кричать.
– Ты спал с Мерси, – повторил я.
– Ну, а ты нет, что ли? Ты же вился вокруг нее все эти годы. Откуда такая суета? Всякий свободный американец занимал Мерси Андерхилл, если подходил ее меркам, а ты был барменом с приличной монетой и мог показать ей чутка спорта… Господи Иисусе, Тимоти, что за дьявол на тебя нашел? Горячая женщина вправе немного поразвлечься. Ты вправду хочешь сказать, что ни разу не спал с ней?
Это было уже слишком. Я бросился на него.
Я хотел увидеть, как из него брызнет кровь, хотел выбить из него честный вопль. Сначала он финтил, увернулся. Потом я с хрустом наподобие фейерверка достал его кулаком в глаз, и мне захотелось еще. Пусть он кое-что выучит. Пусть рухнет до моего уровня беззащитности или поднимется до чего-то вроде моей способности сопереживания.
И тут он заломил мне правую руку за спину и прижал лицом к треснувшей побеленной стене, держа за шею, как напрудившего лужу котенка. По крайней мере, его висок был в крови. Это радовало.
– Гребаный ад, Тимоти! Ты совсем спятил? Почему я важнее остальных? Ты не хуже меня знаешь, что…
И тут Вал замер. Я сморщился и сам ударился головой об стену, избавляя брата от хлопот. Я чувствовал, как задумчиво поерзала его лапища.
– Ты не знал. Ты только сейчас узнал, что она… доступна. И ты на нее не залезал, – мягко добавил он. – Ты думал насчет… церковной линии.
– Пожалуйста, хоть раз в жизни закрой свою пасть.
Молчание походило на зияющую пропасть.
– Тим, прости, – сказал он.
Странно слышать такое от человека, который держит тебя за шею.
– У меня самого с любовью не очень, но такое бы и меня подкосило.
Если мой брат когда-либо и извинялся передо мной, я не мог такого припомнить. Железная хватка на моей шее ослабла.