Между тем, мне следовало заметить, как она расстроена, как накручивает на пальцы юбку, чтобы те не дрожали. Как она дышит. Смотреть на свой горящий роман и стоять, не в силах его спасти, все равно что смотреть, как кто-то отрезает тебе палец. Она только что пережила страшное унижение. В эту проклятую ночь мне следовало любым способом утешить самую сострадательную из всех известных мне женщин.
До сих пор, когда я вспоминаю ту минуту, мне становится тошно. Потому что я не стал.
– Как вы могли? – тупо спросил я. – Да еще здесь, именно в том месте, откуда черный экипаж увозит птенчиков…
– Нет, это неправда, – дрожащим голосом выдавила Мерси. – Я не была здесь с тех пор… как все началось. Ваше расследование. Прошу вас, не думайте так обо мне. Я не замечала здесь ни намека на беду, ни капли, жизнью клянусь, я только пользовалась комнатой и слишком редко встречалась с ее детьми, когда они заболевали, я не видела их месяцами. Я не видела Лиама больше года. Но когда папа вчера нашел мои сбережения, я потеряла голову, я последний раз попыталась сбежать. Я безумно отчаялась. Я не хотела приходить сюда, снова ее видеть, думать, что ей известно. Это ужасно, Тим. Пожалуйста, поверьте мне. Но у меня не было выбора.
– Выбор есть всегда. Как вы могли так поступить со мной?
– Но вы тут ни при чем, я же говорю, это…
– Это все – при чем! – выкрикнул я, хватая ее за руку, крепче, чем собирался. – Вы же не дура, я чертовски точно знаю, вы не дура, вы целые годы смотрели, как я таскаюсь за вами, как я на вас смотрю, это всему чертову миру ясно, вы не можете стоять тут и заявлять, что вы не знали. Как вы смеете говорить, что я тут ни при чем? Я никогда не встречал такой жестокости. Меня касается все, что связано с вами, и вы знали это много лет. Вы глупы или просто лжете? Как вы можете притворяться, будто не знаете, что у меня было четыреста долларов серебром и я только и думал жениться на вас? Я бы поехал в Лондон. Я бы что угодно сделал.
– Я знала, что вы, возможно, думали о браке. – Мерси повернулась к туалетному столику и начала подбирать волосы. – И я могла поступить намного хуже, нежели выйти замуж за ближайшего друга. Но разве вы меня спрашивали?
– Но не после… Взгляните на меня. Как я мог? У меня не было ни одного резона.
– Как вы можете так о себе говорить?
– У меня ничего не осталось. У меня и сейчас ничего нет. Только безумный брат и двадцать детских тел.
А потом мое сердце чуть не остановилось.
Два факта внезапно встали рядом. Будто я взял картинку, порвал ее и переставил кусочки.
«Вал. Валентайн».
Мои мысли резко развернулись.
Два злобных письма, подписанных «Длань Господня в Готэме», более всего походили на работу взбесившегося нативиста из «медных звезд». Почти наверняка. Правда, было еще третье письмо. Тревожное и тревожащее.
Написанное под влиянием… чего-то.
Может, морфина? Смешанного с тем, что оказалось под рукой? Гашишем, лауданумом?
Меня затошнило.
«Но этого не может быть, – отчаянно сопротивлялся я, мысли разбегались, кровь еле ползла по сосудам. – Попытка убить меня еще не означает… Он пытается убить тебя ради своей проклятой Партии, и мертвые дети нужны ему меньше всего. Черт возьми, он же взял тебя с собой посмотреть на Лиама. И Птичка. Птичка доверяет ему, Птичка…»
Знала его с тех дней, когда он часто бывал в доме Шелковой Марш, и спустя несколько часов, как вновь с ним встретилась, была отправлена в Приют.
Мог ли он расспрашивать мадам Марш, когда я сидел в той же комнате, и сплести вместе с ней рассказ, который меня одурачит? Неужели в тот день я ничего не понял, и позаботился об этом мой собственный брат?
У меня так тряслись руки, что я прижал одну ладонь к другой. Я вновь мысленно перебирал перечень сомнительных развлечений Вала.
«Наркотики, алкоголь, взятки, насилие, подкуп, шлюхи, азартные игры, воровство, мошенничество, вымогательство, содомия».
«Ритуальные убийства детей».
– Этого не может быть, – вслух произнес я. – Нет. Не может быть.
– Чего не может быть? – спросила Мерси, все еще занятая прической.
– Мой брат. Он приставал ко мне, чтобы я прекратил расследование, но неужели он боялся, что расследование приведет меня…
– К кому?
– К нему.
Мерси прикусила губу и с сожалением взглянула на меня.
– Вал никогда бы не обидел птенчика. И вы сами это знаете, верно?
Я уставился на нее.
«Матерь Божья».
В следующие пять секунд я то ли не мог дышать, то ли дыхание просто казалось не самым интересным занятием.
Люди говорят мне больше, чем намереваются. Я – ходячая исповедальня в облике жилистого, низкорослого полицейского с квадратной челюстью и зелеными глазами, грязно-русым треугольником волос и обезображенным лицом, но добра от этого не больше, чем если бы я был ходячим гробом.
– Вы только что назвали его Валом. В первый раз это был он, да?
Я ждал накрывшую нас тишину.
Ту, которая означает «да».
– Мы все время бывали у вас дома, – добавил я, как идиот, желая обрушить кричащую тишину. – Когда вы думали, что это любовь, вы говорили о Вале.
Мерси не ответила. Она закончила с прической, только один локон на шее не соглашался присоединиться к остальным.
– Почему вы так настроены против Вала? – прошептала она. – Даже считаете его способным на убийства детей?
– Он только что пытался убить меня.
Нахмурившись, Мерси достала серую накидку. Доброжелательно нахмурившись, если это вообще возможно.
– Ваш брат никогда так не поступит. Вас кто-то одурачил. Кто приходил за вами?
– Коромысло и Мозес Дейнти, песики Вала.
Мерси рассмеялась.
– Вы хотите сказать, песики Шелковой Марш, хотя она платит им достаточно, и они об этом помалкивают.
Ну конечно. Я был кругом неправ. Шелковая Марш заметила ночную рубашку и хотела вернуть Птичку. Шелковая Марш хотела, чтобы я перестал интересоваться, почему ее птенчики-мэб оказываются в мусорных баках, и Вал предупреждал, что она попытается успокоить меня. Что она однажды пыталась успокоить его.
– Вы думаете, сейчас это важно? – спросил я голосом острее отточенного лезвия. – Зная, что вы желали его, а не меня?
Мерси приоткрыла рот. Она пыталась ответить, благослови Господь ее мягкую натуру, и не важно, что ее собственная жизнь разлетелась на куски. Она пыталась. Но из всей чертовой уймы слов на земле Мерси просто не смогла придумать ни одного.
– Интересно, вы считаете, так лучше? – добавил я. – Лучше, если я постараюсь убить его, а не наоборот?
