– Так мне передать Валу ваши наилучшие пожелания?
Дверь захлопнулась.
К этому времени я чувствовал себя изрядно выжатым. Облегченным, рассерженным, возбужденным и измочаленным быстрыми и ловкими кулаками. Как только миссис Боэм вернется домой, решил я, мне придется очень вежливо сообщить ей, что этой женщине ни при каких обстоятельствах нельзя разрешать заходить в наш дом. Сейчас даже пекарский стол, за которым сидела Шелковая Марш – а ведь он уже становился для меня совсем домашним, – казался искривленным. Даже воздух изменился, и я не знал, как вернуть назад наш. Поэтому я снял шляпу, подошел к шкафу, где держал несколько полезных вещей, и плеснул в свой чай бренди.
Сзади послышались шаги – босые, призрачные.
– Я никогда не прячусь, – объявила Птичка.
Я обернулся. Вокруг талии повязан тряпичный поясок, распущенные волосы подчеркивают, какая она маленькая, в глазах ужас, а нью-йоркский акцент плавнее Гудзона.
– Конечно, нет, – усмехнулся я. – Господи, нет. Я думал – на самом деле, даже надеялся, – что ты подслушиваешь. Хорошенько спрятавшись, как настоящий платный нюхач.
Насколько мне удалось ухватить картину, сейчас был мой черед честной лжи. Ручки моей подружки дрожали. Устало кивнув, Птичка побрела к столу.
– Да, так и есть. Я разнюхивала. Как вы навешали ей оплеух.
– А я навешал?
– Я знала, вы ей вровень, а сейчас сообразила, почему. Я никак не могла въехать, с чего я сразу решила, что вы крутой парень. Но я вас узнала, она мне подсказала. Теперь я вспомнила.
Погрузившись вместе с чашкой в кресло, я оперся о колени и нагнулся к ней.
– Но ты же никогда меня раньше не видела.
– Не вас, – поправила она меня. – Всякий раз, когда там бывала вечеринка, я одевалась как служанка и разносила кроликам выпивку. Мистер Вэ. Он дал мне апельсин, вытащил из кармана. Я бы сообразила быстрее, если бы вы были одного размера.
Я мрачно вздохнул.
– Ну, и как он?
– Высший класс. А вы прямо вылитый он. Братья, да? Это все объясняет.
– Нет, не объясняет. Но для начала сойдет.
Какое-то время мы прислушивались к немцам в соседнем доме. Они не то дрались, не то плясали. Я давал пятьдесят на пятьдесят, судя по равномерному стуку, крикам и, временами, дикому смеху. Но я совершенно не представлял, кто берет верх, потому пил чай и смотрел, как Птичка выводит свое имя – ирландское имя – на белой пыли стола.
– Если бы ты могла мне все объяснить, – мягко спросил ее я, – ты бы объяснила, верно?
Птичка серьезно кивнула. Но не ответила. Только проводила линию за линией, зачеркивая свое имя, пока от него не осталось и следа – только чистое дерево, на котором никогда ничего не писали.
Глава 15
Кроме того, легко оценить папистских учителей и преподавателей по их практическим усилиям в обучении и преподавании. Едва ли один из двадцати, можно сказать даже, один из пятидесяти, умеет читать или писать.
Американское общество протестантов в защиту гражданских и религиозных свобод от посягательств папизма, 1843 год
На следующее утро я проснулся с рассветом; невидимый, но зазубренный хлебный нож тупо пилил мою шею. Значит, напился, подумал я, напился прошлым вечером. Наконец-то. Я это заслужил. Горло покрывал ворсистый ковер виски.
И чем я занимался?
Я спустился вниз, окунул голову в тазик с водой, потом вышел на солнце, выплескивая воду на ступени, чтобы прибить пыль, и тут вспомнил. Проигрывал в карты. Птенчику, чья ловкость в объявлении ставок принесла ей четыре к одному не меньше шести раз. Мы с Птичкой играли на щепки, утянутые из очага, и оба самым возмутительным образом блефовали. Правда, под конец я даже вышел в ноль.
Я потянулся и вернулся в дом.
Внезапно я вновь увидел мысленным взором Шелковую Марш, стоящую у стола. Замерла, заметив ночную рубашку. А потом медленно оборачивается, будто притянутая ко мне цепью.
Через пятнадцать минут, уже полностью одетый, я стоял в дверях дома миссис Боэм и быстро просматривал заголовки «Геральд». Похоже, Мэтселл подергал за ниточки, поскольку статья в газете объявляла вчерашнее письмо об ирландских птенчиках-мэб «дьявольской, возмутительной и позорной фантазией». И все равно, мне нельзя терять время.
– Птичка, – негромко позвал я.
Та моргнула на меня влажными глазами с низенькой кроватки. Внизу хлопнула дверь пекарни.
– Тебе нужно пойти со мной, – сказал я. – Выбирайся из своего логова.
Она колебалась. После вчерашнего визита Шелковой Марш я не мог обвинять ее в излишней осторожности.
– Не думаю, – зевнув, заметил я, – что тебе хочется узнать, как мастер вспышек делает сценические фейерверки.
Правда, первым делом нам требовалась подходящая мзда для Хопстилла, раз уж он сам подходил в качестве мзды газетчикам.
Мы с Птичкой прикончили булочки и горячий чай и двинулись на юг, а потом на запад, минут десять пешей ходьбы, пока не дошли до Чемберс-стрит, напротив Сити-Холл-парка, непоколебимой плесени на физиономии Нью-Йорка. Как обычно, август уже сжег деревья по кромке парка, и на нас пахнуло бандой бродячих куриц, разбивших лагерь под их ветвями. Однако на северной стороне Чемберс-стрит, будто пересаженный из другого места, стоял ухоженный каменный дом, прикрытый двумя сверкающими бархатом листьев тополями.
Разумеется, на трех ступенях развалился полицейский. Одет как пожарный – так одевались многие из нас, – значок приколот к красной фланели, во рту незажженная сигара. В общем, полный костюм кролика. Блондин, еще светлее, чем мы с братом. Правда, под мясистой губой красовалась бородка, большая редкость. Его звали Мозес Дейнти, демократ в той же степени, в какой апостол Павел был христианином. Парень из того разряда, который сочтет за честь носить белье моего брата в стирку.
– Так ты тоже в «медных звездах», Уайлд? – лениво крикнул он, когда заметил меня. – Ты поэтому пришел? Вал говорил, ты здорово обгорел на июльском пожаре. Привет, юная мисс, – добавил он, вежливо сплюнув. – Они там крепко заняты политикой, так что будь как мышка. Ради партии, маленькая баловница, ладно?
– Я нишкну, идет, – ответила Птичка, пообещав молчать.
К дому подкатил фургон «Никербокер Компани», лошади выглядели полувареными. Двое мужчин соскочили на землю, открыли заднюю дверь, с которой капала вода, и подхватили железными щипцами огромный кусок льда.
– Заносите, парни, я заплачу, как только лед будет на кухне, – крикнул им Мозес.
– Отменная штука – партийные собрания, – заметил я.
– Это задумано с большим размахом. Лед для лобстеров и ромового пунша, еще два жареных поросенка – крутое будет собрание, одно из лучших. Чего бы вам не остаться на обед, а? Избирателям всегда рады.
