— Ничего страшного, надеюсь? — спрашивает она, подводя глаза.
— Просто неважно себя чувствую.
— Это от недосыпа, ты ведь не спишь часов с шести. Куда тебя носило в такую рань?
— Надо было позвонить.
Гейл откладывает в сторону щеточку для ресниц, больше похожую на стрекало.
— Тебе надо забыть ее.
— Я скорее себя забуду.
— Чем сегодня займемся?
— Мне надо работать.
Гейл задумчиво разглядывает меня некоторое время, потом ссыпает свои принадлежности в косметичку.
— Ясно, детка. Я тебя не интересую.
— Ну, это не…
— Понятно, ты думаешь, что я старая толстая развалина, которой хочется кусочка чего-то твердого и сочного. Ну, что ж, это правда. Однако я выполню свою долю работы. Позабочусь о тебе, и буду тебе хорошим другом, и присмотрю, чтобы с тобой все было в порядке. Я не приживалка, но я и не шлюха. Я девушка в солидном возрасте, которую просто разнесло. И вот что я скажу тебе, детка. Страсти не уходят так быстро, как красота. Это суровая правда, а ты пока думай, как хочешь. Трудно признать, наверное, но у меня за душой еще кое-что осталось. Я не люблю приходить к столу с пустыми руками.
Она поднимается и берет ключи от машины.
— Подумай о том, что я сказала. Ты знаешь, где меня найти.
Пока она выруливает от моего дома, мне тягостно и стыдно. Я забираюсь в постель, бросаю все и погружаюсь в мечты о Луизе.
Апрель. Май. Я продолжаю изучать раковые заболевания в одной из больниц. В палате неизлечимых меня прозвали «больничным вампиром». Меня это не волнует. Я посещаю пациентов, выслушиваю их истории, нахожу тех, кому удалось вылечиться, сижу у кровати умирающих. Раньше мне казалось, что у всех раковых больных должны быть крепкие любящие семьи. В книгах много говорится о том, как важно, чтобы невзгоды все переносили вместе. Рак — болезнь чуть ли не семейная. А в жизни многие умирают в одиночку.
— И что же вы хотите узнать? — как-то раз не выдержав, спросила меня одна молодая женщина-врач.
— Я хочу понять, на что это похоже. Хочу разобраться, что это такое.
Она пожала плечами.
— Вы попусту теряете время. Часто я думаю, что мы все попусту теряем здесь время.
— Тогда зачем этим заниматься? Почему вот вы этим занимаетесь?
— Как почему? Это ведь вопрос, который волнует любого человека, разве не так?
Она уже собралась отойти, но вдруг встревоженно обернулась ко мне:
— Вы сами не больны раком?
— Нет!
Она успокоенно кивнула.
— Видите ли, многие люди, которым только что поставили диагноз, желают узнать изнутри, как это лечится. Лечащие врачи слишком уклончиво объясняют, а это, особенно для интеллигентных пациентов, не годится. Они тогда начинают сами разузнавать, что к чему.
— И что они узнают?
— Что мы почти ничего не знаем. Мы живем в конце двадцатого века, и что мы имеем? Скальпели, пилы, иглы с нитками, да несколько химических препаратов. Вот и все. У меня самой мало времени, чтобы заняться альтернативной медициной, но мне понятно, чем она многих привлекает.
— И у вас нет никакой возможности этим заняться?
— С моими-то сменами по восемь часов?
Она уходит. Я беру свою книгу «Современные методы лечения раковых заболеваний» и отправляюсь домой.
Июнь. Самый сухой июнь на моей памяти. Пора пышного цветения, но растения чахнут из-за недостатка влаги. Бутоны, обещавшие так много, засохли, не распустившись. Раскаленное солнце — фальшивка. Каждое утро вместо того, чтобы нести жизнь, оно несет смерть.
Я иду в церковь. Не потому, что верю в спасение души или ищу утешения в целовании креста, а скорее, чтобы утешиться, посмотрев на тех, кто имеет веру. Мне приятно находиться в толпе, где меня никто не знает, и слушать, как они согласно поют гимны. Быть странником у чужих дверей, которому не нужно беспокоиться о том, где взять денег на ремонт крыши, или что везти на ярмарку. Раньше каждый верил в бога, и тысячи крошечных церквей были разбросаны тут и там по всей Британии. Мне не хватает воскресного звона колоколов — дикарского телеграфа Господа Бога, что несет благую весть от деревни к деревне. А вести они действительно благие, коли церковь — центр и стержень уклада. Спокойная доброжелательность англиканской церкви органично вписывалась в течение сельской жизни. Медленная смена времен года и соответствующие ей молитвы в «Книге общественного богослужения». Ритуал и молчание. Грубые камни и грубая почва. Сейчас разве что одна из четырех церквей полностью блюдет календарь и служит чем-то большим, нежели место для проведения мессы раз в несколько воскресений.
Неподалеку от меня есть рабочая модель церкви, еще не превратившаяся в музей. Перед тем как идти к вечерне, я привожу в порядок обувь. Следовало догадаться, что не все окажется так просто.
Здание тринадцатого века, хотя позже его частично реконструировали георгианцы и викторианцы. Прочные каменные блоки, казалось, были порождением этой земли. Выросли из нее. Цвета и материи сражений, где ненужное отсекли в страстном прорыве к богу, и форма образовалась сама. Массивное строение, темное, как сама земля, вызывающе устремленное ввысь. К архитраву нижнего портала была прикреплена пластмассовая табличка с уведомлением: «Иисус вас любит».
— Все меняется со временем, — успокаиваю себя я, поскольку мне не по себе.
Я вхожу внутрь, ощущая под ногами особый холод каменных плит, то прохладное прикосновение, которого не одолеть ни горящим газовым горелкам, ни верхней одежде. После иссушающей жары летнего дня я воспринимаю это как касание руки Господа. Опускаюсь на темную церковную скамью и оглядываюсь в поисках молитвенника. Его нет. И тут бьют тамбурины. Серьезные тамбурины размерами с большой басовый барабан, украшенные лентами, как майское дерево на сельском празднике, и отделанные шипами, как ошейник бойцовой собаки. Ко мне по центральному проходу приближается какой-то человек и начинает бить в тамбурин прямо у меня над ухом.
— Восхвалим Господа! — кричит он, безуспешно пытаясь справиться с инструментом. — Странник среди нас!
Все, кто там есть, кроме меня, начинают распевать строки из Библии и вопить, не попадая в такт музыке. Величественные трубы запертого органа за ненадобностью покрываются пылью, а у нас зато аккордеон и две гитары. Мне захотелось уйти, но у дверей возвышается здоровенный фермер, чей вид сулит неприятности всякому, кто уйдет до сбора денег.
— Иисус победит тебя! — орет проповедник. (Бог — борец?)
— Иисус тебя одолеет! (Бог — насильник?)
— Иисус идет от силы к большей силе! (Бог — культурист?)
— Объединитесь вокруг Иисуса, и воздается вам сторицей.
Я не отрицаю многогранность Господа, но мне кажется, если Он существует, то не в виде банковского счета.
