Кинг-Конг. Огромная горилла взобралась на вершину Эмпайр-Стейт-Билдинга с Фэй Рэй на ладони. На борьбу с монстром вылетает отважная стайка самолетиков, но обезьяна отмахивается от них, как от надоедливой мошкары. В хватке страсти ваш двухместный биплан с надписью «СУПРУГИ» вряд ли сможет причинить чудовищу урон. Вы по-прежнему будете просыпаться ночью и лежать без сна, вертя на пальце обручальное кольцо.
С Луизой же мне хотелось совсем другого. Мне хотелось праздника и в то же время — домашнего уюта. Страстные желания соседствовали во мне с твердой уверенностью, что это продлится дольше обычного полугода. Мои суточные биологические часы, что отправляют меня спать вечером и будят по утрам, имеют еще один циферблат, настроенный на период в двадцать четыре недели. Хотя однажды мне удалось немного удлинить этот срок, но остановить часы совсем не удается. С Вирсавией мы перешли заветную черту, и это была моя самая длительная связь за последние три года. Но, быть может, причина была лишь в том, что мы проводили очень мало времени вместе. Если бы она жила со мной, ела за одним столом, мылась в той же ванне, возможно, мне бы и не удалось преодолеть отметку в шесть месяцев — или внутри бы уже начался нетерпеливый зуд. Думаю, она это знала.
Интересно, что влияет на эти суточные часы? Что заставляет их идти быстрей или замедлять свой ход? Эти вопросы исследует одна сомнительная ветвь науки, которая называется хронобиологией. Интерес к ним вызван тем, что жизнь человека становится все менее естественной, и нам хочется одурачить природу, чтобы она подстроила под нас свои клише. Рабочие ночных смен и те, кому приходится постоянно летать на самолетах, нередко оказываются жертвами упрямых биологических часов. Тут виноваты гормоны, не обходится без общественных факторов и окружающей среды. Из всей этой каши мало-помалу проступает свет. Количество света, получаемое нами в течение суток, оказывает решающее влияние на наши биочасы. Свет. Дисковая пила солнца, что вспарывает тело насквозь. Решусь ли я подставить себя под прямые лучи взгляда Луизы? Это рискованно. Человек может сойти с ума, постоянно находясь на свету, но как иначе избавиться от старой привычки?
Луиза берет мое лицо в ладони. Я чувствую ее длинные пальцы у себя на щеках, на подбородке. Она притягивает меня к себе, ласково целует меня, забираясь языком под нижнюю губу. Я тоже обнимаю ее, толком не зная, любовники мы, или я — дитя. Мне хочется зарыться в складки ее одежды, укрыться там от всех напастей. Острые вспышки желания еще пронизывают мое тело, но меня уже окутывает сонное мягкое облако, я чувствую себя в безопасности, как бывало в детстве, когда мне доводилось плавать на лодке. Луиза укачивает меня на груди, тишайшее море, ясное небо, лодка с прозрачным дном, и никакого страха.
— Ветер поднимается, — говорит она.
Луиза, позволь мне плыть к тебе по этим норовистым волнам. Пусть меня ободряет надежда святых в их утлых челнах. Как они решались пуститься в путь задолго до 1000 года, когда от бурных морей их отделяла лишь дранка и кожа? Что давало им эту веру в другие берега, неизведанные и не нанесенные на карты? Мне кажется, я так и вижу их: вот они жуют черный хлеб, закусывая медовыми сотами, вот укрываются от дождя под звериными шкурами. Их тела страдали от непогоды, но души были чисты и прозрачны. Море не означало для них конца пути. Они верили в это вопреки приметам.
Пилигримы древних времен несли веру в своем сердце. Это и была их церковь, их божественная «экклесия». Храм нерукотворный. Та песня, что вела их сквозь мрак и бури, был божественный гимн, от которого звенели своды. Песней они открывали Богу души. Вот поют они, закинув головы, распахнув уста, и лишь чайки слышат их, садясь на борта их челнов. Одни в слишком соленых морях, под грозными небесами, и лишь голоса защищают их хвалами Господу.
Любовь вела их вперед. Любовь вернула их домой. Руки их загрубели от весел, жилы закалила непогода. В те далекие времена путешествия были непостижимы: кто сейчас оторвется от родного очага и пустится в открытое море? зимой, без компаса и в одиночку? То, чем рискуете, и есть ваша цена. Пред ликом любви очаг и странствие сливаются в одно.
Луиза, ради тебя мне не жаль сжечь все мое прошлое, я приду к тебе, не оглядываясь назад. Я знаю, что такое безрассудство, меня никогда не волновала цена. Сейчас же я знаю цену, какую мне придется заплатить. Понимаю, чего мне будет стоить разрыв с привычками всей жизни. Все понимаю, но меня это не беспокоит. Ты открыла мне свободное пространство, пока ничем еще не заполненное. Этот путь может привести меня в никуда, но может оказаться и освобождением. Меня не страшит риск. Я хочу использовать этот шанс, потому что прежняя моя жизнь покрылась плесенью.
Она целует меня, в ее поцелуе присутствуют все оттенки страсти. Любовница и ребенок, святая и распутница. Разве кто-либо целовал меня прежде? Мне ведома робость необъезженного жеребенка. Мне знакомо чванство Меркуцио. Лишь позавчера мы занимались любовью с этой женщиной, вкус ее кожи еще не выветрился с моих губ, но останется ли она со мной? Я дрожу, как первоклашка.
— Ты дрожишь, — сказала она.
— Должно быть, простуда.
— Давай я тебя согрею.
Мы ложимся на пол в моей комнате, повернувшись спиной к свету. Мне не нужен никакой другой свет, кроме касаний ее пальцев, которые ласкают мою кожу так, что наружу выступают нервные окончания. Закрыв глаза, я начинаю путешествие вдоль твоей спины, через ухабы и булыжники позвонков вниз к влажной теснине, а затем к глубокой копи, в которой можно утонуть. Есть ли на свете иные места кроме тех, что открываешь в теле любимой?
Потом мы лежим успокоенные, глядя, как вечернее солнце клонится к закату, и длинные тени подступающих сумерек ложатся узором на белые стены. Держа Луизу за руку, я не только ощущаю ее ладонь в своей, но понимаю, что между нами может возникнуть еще большая близость, понимание другого человека, которое глубже сознания, которое скорее хранится в теле, чем постигается умом. Мне еще не приходилось испытывать ничего подобного: мне бы показалось, что это фальшивка, если б не одна знакомая пара. Они очень долго пробыли вместе, и время не ослабило их чувств. Они стали похожи друг на друга, но не потеряли индивидуальности. Да, мне встретилась лишь одна такая пара, и меня переполняла зависть. Странно, но рядом с Луизой мне кажется, будто все это когда-то уже происходило со мной. Мне ничего не было о ней известно, и в то же время было известно все. Нет, не факты и события жизни, хотя мне было страшно любопытно все, связанное с Луизой, а некое доверие. В тот вечер мне казалось, что мы всегда были здесь вместе с Луизой, что мы породнились с ней давным-давно.
— Я объяснилась с Эльджином, — сказала она. — Про нас с тобой. Сказала, что мы спали.
— И что он?
— Он спросил, на какой кровати.
— Что?
— Думаю, он имел в виду супружеское ложе, как он его называет, то есть то, что он сделал своими руками. Мы тогда жили в маленьком домике, на мои деньги. Он был в интернатуре, я преподавала, и он мастерил ее по вечерам… Она очень неудобная. Я сказала ему, что мы спали на моей кровати, в будуаре… Он чуть успокоился.
