Друг за другом мы поднялись на второй этаж, где размещалось что-то вроде студии, а потом еще выше, там ступеньки были уже, а комнаты меньше. Казалось, этому дому не будет конца, и скрипучие дрожащие ступени выведут нас куда-то наружу, за стены. Они привели нас в залитую светом мансарду в башенке. В высоких окнах царило небо, пролетавшие птицы царапали крыльями стекло. Маленькая кровать была застелена лоскутным одеялом. Пол был покатый, в одном месте раной зияла отставшая половица. Неровные хлипкие стены казались живыми, были влажными на ощупь и дрожали при прикосновении. Потоки света, лившегося сквозь разреженный воздух, нагрели створки оконных рам так, что дотронуться было невозможно. Мы чудесным образом выросли в этом маленьком помещении: ты и я могли свободно дотянуться до любого места, от пола до потолка, коснуться любой стенки нашего любовного гнезда. Ты поцеловала меня, и мои губы коснулись аромата твоей кожи.
И что потом? Все, что ты так недавно надела на себя, стало бессознательной грудой на полу, и неожиданно обнаружилось, что ты носишь нижнюю юбку. Луиза, твое тело было само совершенство. Смогу ли я, еще не познав до конца даже кончиков твоих пальцев, смогу ли я познать в совершенстве эту страну? Интересно, Колумб тоже испытывал такое при виде Америки? Я не мечтаю тобою овладеть, это ты овладела моими мечтами.
Много времени спустя с улицы донесся шум — дети возвращались из школы. Их высокие звонкие голоса проходили через нижние комнаты и, смягчаясь, преображенные, достигали нашего Приюта Славы. Возможно, мы очутились на той самой крыше мира, где побывал Чосер со своим орлом. Возможно, натиск и давление жизни кончались здесь, и голоса мягко обвивались вокруг стропил тысячекратно шелестящим эхом. Энергия не может исчезнуть, она может только преобразоваться, но куда уходят слова?
— Луиза, я люблю тебя!
Она нежно прикрыла мне рот ладонью и покачала головой.
— Не говори так сейчас. Пока не говори. Ты можешь не думать так на самом деле.
Мои возражения были столь эмоциональными, что сделали бы честь рекламному агенту. Конечно, эта модель — самая лучшая, самая важная чудеснейшая и даже ни с чем ни сравнимая. Существительные в наши дни обесцениваются, если к ним не подбирается пара прилагательных в превосходной степени. Чем больше их, тем неубедительнее звучало. Луиза не отвечала ничего, и речь моя наконец иссякла.
— Я просто хотела сказать, что думать так на самом деле может оказаться для тебя невозможным.
— Но у меня нет семьи.
— И это дает тебе чувство свободы?
— Во всяком случае, у меня больше свободы.
— Но и меньше постоянства. Видишь ли, я сомневаюсь не в том, сможешь ли ты оставить Жаклин, а в том, сможешь ли ты остаться со мной.
— Но я люблю тебя.
— Но ведь у тебя были другие, и вы, в конце концов, расставались.
— Другие не показатель.
— Знаешь, мне не хотелось бы стать просто еще одним скальпом на твоем тотемном столбе.
— Луиза, но ты ведь сама этого хотела.
— Я только пошла на это. А хотели мы вдвоем.
Что все это значит? Мы занялись с ней разок любовью. Мы знакомы лишь несколько месяцев, и она уже начинает выяснять, гожусь ли я для долгой связи? Так я ей и говорю.
— Так это правда, что для тебя я — просто скальп?
Ее слова злят и обескураживают меня.
— Луиза, ведь я не знаю тебя. Мне хотелось разобраться с собой и избежать того, что сегодня произошло. Ты действуешь на меня так, что я этого не понимаю! Я понимаю только, что из-за тебя я теряю контроль над собой.
— Значит, говоря, что ты меня любишь, ты просто пытаешься обрести над собой контроль? Для тебя это просто достаточно привычная стезя — роман, ухаживания, всякие там ураганы страсти.
— Я не хочу контроля.
— Не верю.
Нет так нет! Ты права, что не веришь мне. На самом деле это мелкие уловки. Я встаю с кровати и нашариваю одежду. Она оказалась под ее нижней юбкой. Я беру вместо своей одежды ее юбку.
— Можно мне ее взять с собой?
— Что — охотничий трофей?
В ее глазах стоят слезы. Зря я обижаю ее. И не нужно было рассказывать про моих бывших подружек. В общем, тогда мне хотелось просто посмешить ее, и она правда веселилась. Теперь же у нас на тропе — шипы и колючки. Луиза не доверяет мне. Дружба со мной приятна. Любовная связь — смертельно опасна. Понятно: на ее месте мне бы тоже так казалось. Я опускаюсь на колени перед ней и прижимаюсь грудью к ее ногам.
— Скажи мне, чего ты хочешь, — я все сделаю.
Она гладит меня по голове.
— Я хочу, чтобы мы были вместе и забыли все прошлое. Забудь свою роль. Забудь, что было в других спальнях, с другими. Приди ко мне заново. Никогда не говори, что ты меня любишь, пока не придет день, и ты не докажешь это на деле.
— Но как я смогу это доказать?
— Этого я сказать не могу.
Лабиринт. Пройдите лабиринт, и ваше заветное желание сбудется. Но если вы не пройдете, то застрянете навсегда среди негостеприимных стен. Это что же, испытание? Недаром Луиза напомнила мне героиню готического романа, и дело не только во внешнем сходстве. Похоже, она твердо решила, что я могу заслужить ее благосклонность, лишь полностью порвав со своим прошлым. В мансарде у нее висела картина Бёрн-Джонса «Любовь и паломница». Ангел в светлом одеянии ведет за руку измученную путницу со стоптанными в кровь ногами. Паломница — в черном, край плаща зацепился за острые шипы густых зарослей колючек, из которых они с ангелом только что вышли. Луиза тоже хочет вывести меня? Но желаю ли я, чтобы меня вели за руку? Она права, мне не хочется пока всерьез это обдумывать. У меня и оправдание для этого есть: надо что-то решать с Жаклин.
Идет дождь, когда я покидаю дом Луизы и сажусь в автобус к зоопарку. В автобусе битком, в основном — женщины и дети. Усталые измученные женщины усмиряют своих перевозбужденных чад. Один ребенок попытался засунуть голову своего брата в портфель, из которого на пол высыпались учебники, и молодая мамаша впала в неистовство. Она готова убить своего ребенка. Почему такая работа не учитывается в графе «рост национального дохода»? «Потому что неизвестно, как можно это посчитать», — отвечают экономисты. Они, наверное, не ездят в автобусе.
Я схожу у главного входа в зоопарк. Парень в проходной будке один, он устало положил ноги на турникет, мокрый ветер хлещет в окошко, и брызги долетают до его портативного телевизора. Он даже не глядит в мою сторону, когда я укрываюсь от мороси под плексигласовым слоном.
— Зоопарк закрывается в десять, — загадочно бормочет парень. — Но после пяти уже никого из начальства.
«Никого из начальства после пяти». Голубая мечта любой секретарши. На пару секунд это меня забавляет, но тут я замечаю Жаклин — она идет к воротам. Берет надвинут, чтоб защититься от мороси. Из хозяйственной сумки, набитой продуктами, торчат стрелки зеленого лука.
