Тяжело дышавшего Эндерби привели к массивным воротам и дальше во двор, уже переполненный, наэлектризованный. За ними с Вестой по-прежнему толпы целенаправленно двигались вверх. Ловушка, ловушка: отсюда не выбраться. Тут раздался священный рев, грандиозный, сотрясший холм, и усиленный голос очень быстро заговорил по-итальянски. Голос не принадлежал никому: открытые в экстазе рты пили воздух, черные глаза искали голос над высокими оштукатуренными темно-желтыми стенами, над открытыми в жару зимними ставнями, деревьями, небом. Радость заливала щетинистые физиономии от громких неразборчивых слов. Начались крики:
— Viva, viva, viva
[92]
! — и были подхвачены.
— Так, — сказал Эндерби Весте, — это он, да?
Она кивнула. И вот заволновались французы, навострив уши, радостно разинув рты, когда голос как бы объявил об отправлении фантастического воздушного рейса:
— Тулон, Марсель, Бордо, Авиньон.
— Bravo! — Крики удваивались в холмах, летели в небеса. — Bravo, bravo!
Эндерби был в ужасе, в ошеломлении.
— Что тут происходит? — крикнул он. Голос заговорил теперь по-американски, приветствуя контингент пилигримов из Иллинойса, Огайо, Нью-Джерси, Массачусетса, Делавэра. А Эндерби чувствовал, как все его горячее тело охватывают ледяные руки, видя ритмичные сигналы дирижера радостного хора, молодого человека в новом джерси с синей вывязанной буквой «П».
— Род-Айленд, — сказал голос, — Кентукки, Техас.
— Па-па-па, — грянул радостный хор. — Папа, папа, папа!
— О боже, нет, — простонал Эндерби. — Ради Христа, выпустите меня отсюда. — Попробовал протолкнуться, слабо извиняясь, но толпа сзади плотно стояла, подняв взоры горе; он наступил на ногу маленькой французской девочке, и та закричала.
— Харри, — резко окликнула Веста, — стойте на месте.
— Миссисипи, Калифорния, Оклахома. — Прямо какой-то святой Уолт Уитмен.
— Па-па-па! Папа, папа, папа!
— Ох, Иисусе, — всхлипывал Эндерби, — пожалуйста, пропустите, пожалуйста. Мне плохо, я болен, мне надо в уборную.
— Тут Воинствующая Церковь, — злобно сказала Веста, — а вам надо только в уборную.
— Да-да. — И Эндерби с полными слез глазами сцепился с вонючим испанцем, который не давал пройти. Французская девочка все кричала, тыча пальцем вверх на Эндерби. Вдруг раздалось что-то вроде призыва к молитве, все попа́дали на колени в дворовую пыль. Эндерби превратился в подобие взбешенного школьного учителя в море остановившихся в росте учеников. И она преклонила колени; Веста встала на колени; опустилась на колени вместе с остальными.
— Встать! — рявкнул Эндерби и по-сержантски добавил: — Встать с колен, черт возьми!
— На колени, — приказала она с сильнодействующим зеленым ядом в глазах. — На колени. Все на вас смотрят.
— О боже мой, — всхлипнул Эндерби, молясь против течения, и снова попытался выбраться, высоко задирая ноги, точно шел в патоке. Он шагал по коленям, по юбкам, даже по плечам, слыша кругом проклятия, даже от молившихся с устрашающей искренностью, с увлажненным молитвою взором. Спотыкаясь, сам сыпля проклятиями, неуклюже ступая гусиным шагом, накладывая епископскую руку на головы, прорезался сквозь огромный кекс коленопреклоненных и, почти в приступе тошноты, ослепший от пота, добрался до ворот к дороге на холме. Плетясь вниз по холму мимо улыбавшихся продавцов, бормотал про себя:
— Я поступил, как проклятый дурак, что поехал.
С вершины холма донеслось грандиозное «аминь».
3
— Сефил везде, — сказал мужчина. — Тоттем чтоспер. Карди-сети
[93]
. — У него была на удивление львиная физиономия, хоть и безволосая: несколько волнистых волокон проползали по голому в целом скальпу. Неотрывно глазея на Эндерби, точно уверенный в желании последнего подвергнуть его месмеризму, и чересчур вежливый, чтобы (а) возразить против этого, (б) объявить месмеризм недействительным, он то и дело смелым жестом подносил к губам окурок сигареты и затягивался с отчаянным стоном, словно это был единственный источник кислорода, а он умирал.
— Tutti buoni
[94]
, — кивнул Эндерби над вином. — Весь футбол очень хороший.
Мужчина схватил Эндерби за левую руку, изобразив безжалостную ухмылку глубокого-глубокого кровно-братского понимания. Сидели они за грубыми столами-козлами на открытом воздухе. Тут фраскати дошло до последнего издыхания дешевизны — золотые галлоны за несколько кусочков звонкой меди.
— Весь Бромик, — продолжил мужчина литанию. — Мантестер лунайтик. Револьвертампон вандер эр
[95]
. — Эндерби это стало надоедать, хоть и больше ободряло, чем географический манифест на холме. Он смутно прикинул, не так ли звучал этрусский язык. Выше по центральной дороге за темными и безымянными деревьями шла стена этой таверны под небесной крышей, слышалось, как к автобусам возвращаются пилигримы, шагают медленно, с достоинством, после того как потешно скатились с холма. Если у Весты вообще есть хоть сколько-нибудь ума, догадается, где его искать. Не то чтобы в нынешнем настроении Эндерби особенно волновало, найдет, или нет. Рядом с мужчиной с львиной мордой и футбольной литанией развалился патриот, не веривший, что Муссолини действительно мертв: он, как король Артур, восстанет с обнаженным мечом и отомстит за новые нанесенные стране обиды. Патриот объявил англичан друзьями Муссолини; итальянцы с британцами вместе сражались, изгоняя поганых германцев. Часто склонял к Эндерби одну щеку, поднимал большой палец, как император на играх, подмигивал заговорщицки. На периферии выпивали другие: одни с неюжными зубами; у кого-то на плече сидел дурной попугай, частично пропищавший арию Беллини. Была еще очень здоровая девушка по имени Биче, разносила по кругу вино. Недостатка в компании у Эндерби не было. Хорошо бы только, итальянцы были чуть получше. Но он скормил певцу литании «Блэкберн Роверс» и «Ньюкасл Юнайтед», патриоту — «Аддис-Абебу» и «девчонку с Золотого Запада». Тем временем на другой стороне озера с крайней мягкостью грянул гром.
— Гарибальди, — изрек Эндерби. — Да здравствует итальянская Африка!
Когда явилась в конце концов Веста, славный пивной двор сразу дезинфицировался, обернувшись фоном для демонстрации мод из «Вога». Вид у нее был усталый, но она полностью сохраняла спокойствие и элегантную трепетность, отчего даже грубейшие пьяницы подумывали снять кепки. Некоторые, припомнив, что они итальянцы, услужливо проговорили:
— Molto bella
[96]
, — и сделали в воздухе жесты, будто кур щипали.
