Опускал низко голову и…
Оно отбросило нынешнюю тошноту в прошлое и вдобавок обезличило. Утешительное искусство. И вот далекий Минотавр ревом поезда подземки насторожил других ожидавших на той платформе. Какой-то мужчина сложил вечернюю газету, сунул в боковой карман пальто. «Поэт требует честной игры», — прочел Эндерби. В тот день поэты вышли на поле. С грохотом вылетевший на открытое место поезд подземки принес дивный порыв арктического воздуха, пошедшего на пользу Эндерби. Он стоял с головокружением, но с железной решимостью доехать до Виктории, в своем шальном состоянии представляя вокзал некой очень большой и желанной уборной со взрывами и сернистым водородом. Широко расставил ноги перед еще неоткрывшейся двустворчатой дверью вагона, стараясь утихомирить беспокойную платформу, пока ожидавшие выхода пассажиры стояли, словно вызванные под занавес на поклон. Потом, когда двери открылись и оттуда хлынули пассажиры, Эндерби обуяли папические сомнения.
— Это, — крикнул он, — поезд до Виктории? — Многие выходившие по-английски не говорили, делали виноватые жесты, но холодный женский голос сказал:
— Этот поезд, мистер Эндерби, определенно не до Виктории. — Эндерби заморгал на явление миссис как-ее-там из «Фема», вдовы аса-гонщика, в облегающем спереди платье из яблочно-бледно-зеленой полуофициальной тафты под шубкой из персидского каракуля длиной три четверти, с марказитовой брошью — единственным изысканным украшением платья, — в крошечных обручах-серьгах из марказита, на высоких глазированных каблуках цвета марказита, с чисто поблескивающими волосами цвета пенни. Рот у Эндерби по-бараньи открылся. — Если сядете на этот поезд, — продолжала она, — то доедете до Ватерлоо и Кеннингтона, Тутинг-Бека, в конце концов, до Мордена. Судя по вашему виду, в Мордене вы бы очнулись. В Мордене вам бы не очень понравилось.
— Вас, — сказал Эндерби, — тут быть не должно. Вы должны быть где-то на обеде.
— Я была на обеде, — сказала она. — И как раз возвращаюсь из Хэмпстеда. — Двери поезда, скользнув, задвинулись, поезд тронулся в свой туннель, подняв ветер, который шевельнул ее волосы и заставил повысить голос, отчего шотландские интонации стали отчетливей прежнего. — И, — добавила она, оценивая шатавшегося Эндерби трезвым зеленым взглядом, — направляюсь на Глостер-роуд домой. Значит, мы с вами можем сесть в один поезд, поэтому я прослежу, чтобы вы на Виктории вышли. Начиная с Виктории вы останетесь на попечении тех богов, которые пекутся о пьяных поэтах. — Было в ней что-то от тонкогубого кальвиниста; в тоне никакого насмешливого снисхождения. — Пойдемте, — сказала она, беря Эндерби под руку.
— Если не возражаете, — молвил он. — Если лишь на минуточку извините меня… — Эндерби, зеленей зелени, удалось поймать краткий поток в платок для красоты. — О боже, — сказал он. — Ох, Иисус, Мария и Иосиф.
— Пойдемте, — повторила она. — Шагайте. Дышите поглубже. — И твердо повела его к кольцевой линии. — Плохо вам, да? — Все ее ароматы не смогли подсластить позор Эндерби.
5
Эндерби вернулся на Фицгерберт-авеню, 81, полностью, наконец, протрезвев с помощью двух шлепков на задницу на замерзшей дороге со станции. На той самой ушибленной заднице он сидел на ступеньках и плакал. Лестничный пролет шел вверх, начинаясь у входной двери квартиры Эндерби, к площадке с зеркалом и пальмой в кадке. Дальше темная нехорошая лестница без ковра к квартире наверху, где жил продавец с женщиной. Эндерби сидел и плакал потому, что забыл ключ. Наверно, взбудораженный утренним посещением миссис Мелдрам, не переложил его из кармана спортивной куртки в соответствующий карман пиджака от костюма Арри. Уже минул час ночи, слишком поздно звать миссис Мелдрам, чтоб та ему открыла своим ключом. Денег на номер в отеле нет; спать под навесом на эспланаде чересчур холодно; он даже не думал проситься в камеру в полицейском участке (там легавые с преступной внешностью, с широкими мальчишескими ремнями). Лучше сидеть тут, на третьей ступеньке, в теплом пальто с шарфом, попеременно плакать и курить.
Курева оставалось не так уж и много. Миссис как-ее-там из «Фема» забрала остававшуюся у него пачку дешевых матросских сигарет (у нее кончились, а другого она ничего не курила) в награду за стоическую шотландскую толерантность к его желанию стошнить на палубу поезда подземки всю дорогу до Виктории. Эндерби предстояло продержаться до позднего зимой рассвета на пяти «Сениор Сервис». Он поплакал. Запредельно устал, чтоб заснуть. День был долгим и полным событий, мучительно изнуряющим. Даже на обратном пути в поезде к дому на побережье казалось, будто вагон полон мокрогубых поющих ирландцев. А теперь холодная лестница, долгое бдение. Он завывал, словно зачарованный луной гончий пес.
Дверь квартиры наверху скрипуче открылась.
— Ты, Джек? — хрипло шепнул женский голос. — Вернулся, Джек? — Произношение не лишено сходства с Арри: вирнулси, Жек. — Прости, Джек, — сказала она. — Я это не по правде сказала, любовь моя. Иди ложись, Джек.
— Это я, — объявил Эндерби. — А не он. А я. Без ключа, — добавил он.
— Кто — я? — уточнила женщина. Лампочка на площадке давно перегорела, много месяцев назад, а новую миссис Мелдрам не вкрутила. Ни один из них не видел другого.
— Я, снизу, — объяснил Эндерби, легко впадая в простонародный тон. — Не он, с кем вы живете.
— Он ушел, — разнесся вниз по лестнице голос. — Все говорил, уйду, и ушел. Мы немножко полаялись.
— Хорошо, — сказал Эндерби.
— Что значит — хорошо? Мы немножко полаялись, а теперь он ушел. Спорю, к сучке отправился у декоративных садов.
— Не имеет значения, — сказал Эндерби. — Вернется. Все так делают.
— Нет. Нынче не вернулся. А я боюсь там наверху одна.
— Чего боитесь?
— Одна. Я ж говорю. Да еще в темноте. Свет потух, пока мы лаялись, я даже и не видела, куда в него бить. Боб
[40]
есть? Дашь мне до завтрашнего утра первым делом?
— Ни сосиски, — с гордостью ответил Эндерби. — Все угрохал на выпивку в городе. Пожалуй, лучше поднимусь, — отважно решил он. — Могу на диване спать или еще где-нибудь. Ключ забыл, понимаете. Чертовская досада.
— Если сюда поднимешься, лучше смотри, чтобы Джек до тебя не добрался.
— Джек отправился к сучке у декоративных садов, — напомнил Эндерби.
— А. Так ты его видел, да? Так я и знала. Корни сплошь черные, сука она и есть.
— Я уже поднимаюсь, — сообщил Эндерби. — Тогда не будете одна бояться. Есть у вас там диван? — спросил он, страдальчески поднимаясь, ползя вверх по лестнице.
— Если думаешь со мной в койку лечь, чего-нибудь другое придумай. Я с мужчинами кончила.
— Даже не собираюсь с вами в койку ложиться, — возмутился Эндерби. — Просто на диван хочу лечь. Фактически, не совсем хорошо себя чувствую.
— Чего тебе хорошо себя чувствовать, когда ты свой чертов нос вот так вот задираешь? Я с такими мужиками ложилась, не тебе чета. Тише, — предупредила она, когда Эндерби споткнулся о жестяную кадку с пальмой на площадке. Он вслепую преодолел второй пролет, цепляясь за перила. А наверху столкнулся с грудастым теплым телом. — Ну-ка, брось для начала, — сказала она. — Чересчур для начала торопишься. — Резко принюхалась и заметила: — Дорогой какой запах. Ты с кем был-то, а? В тихом омуте черти водятся, если ты и впрямь тот, кто говоришь, то есть который внизу живет.
