— Ты ей чего-то не то сказал, что ли? — спросил он. И провокационно добавил: — Приятель.
— Рассказывал, — доложила Эди, — про неприличные стишки. Да еще про французов.
— Ты тут моей жене неприличные стишки читал? — сказал мужчина. И подобно Смерти у Мильтона, потряс смертоносным дротиком.
— Просто сказал, — ухмыльнулся Эндерби, — что буду в нем писать. В котором они читают, имею в виду. То есть ваша жена, я так понял, Эди, не читает, а вон та, другая, читает, понятно?
— Хватит нам тут насчет не читает, ладно? — отозвалась Эди. — И хватит меня по имени называть, ладно?
— Слушай, — подхватил муж Эди, — прибереги это все для салуна, где за такие вольности лишний пенни приплачивают, ладно? А нам тут такого не надо.
— Я никому ничего плохого не сделал, — обиделся Эндерби. Потом залил обиду струйкой сладкого соуса, заискивающе добавив: — Я хочу сказать, просто беседовал. — И расплылся в улыбке. — Просто чтоб провести время, если вы меня понимаете.
— Ну, — предупредил метатель дротика, — только не пробуй проводить время с моей миссис, ладно?
— Ладно? — почти в унисон аукнулась Эди.
— Я с ней время проводить не желаю, — гордо заявил Эндерби. — Большое спасибо, мне другие дела надо делать.
— Вот я тебя сейчас сделаю, — искренне посулил мужчина. — Слишком уж ты воще разорался, приятель, как я посмотрю, черт возьми, вот что. Проваливай лучше отсюда, покуда я в самом деле не разозлился. Вылетишь за порог, будешь знать.
Прррфффп.
— Слушайте, — начал Эндерби, — это не специально, я правда не собирался, никак не задумывал в качестве комментария, уверяю вас, подобные вещи с каждым могут случиться, с мужчиной и с женщиной, даже вот с Эди, с вашей женой, так сказать, включая и вас самого. — Прррфффп.
— Ладно, — сказала Эди.
— Вот у меня тут кулак, — объявил мужчина, сунув в карман дротик. Другие посетители притихли, заинтересовались. — Получишь прямо в моську, прямиком, если сейчас же с глаз моих не сгинешь, черт возьми, ладно?
— Я как раз ухожу, — с достоинством проговорил шатавшийся Эндерби. — Если вы мне окажете милость и разрешите допить.
— Хватит с тебя, приятель, да, — сказал мужчина немного повежливей. Из салуна донеслось объявление о приеме последних заказов. — Если хочешь залить свое тайное горе, только не в том же месте, где я со своей женой, понял, потому что мне сильно не нравятся вещи такого типа, как ты говоришь, понял. — Эндерби поставил стакан, бросил на мужчину с дротиком остекленевший, но честный взгляд, потом сильно, хотя и беззлобно рыгнул. Поклонился и, вежливо проложив себе путь сквозь долгопьющих, жаждущих принять на посошок, не без величия удалился. На улице его ударил крепкий, как «Гиннесс», пьянящий рефрижераторный ночной воздух, и он пошатнулся. Мужчина с дротиком вышел следом и остановился, взвешивая и оценивая.
— Слушай, приятель, — окликнул он, — это на самом деле не от меня, я ведь и сам такой часто бываю, бог свидетель, однако жена моя требует, понял, вроде подарок на память. — Наклонился и, наклоняясь, неожиданно вывернул влево торс, будто прислушивался к чему с той стороны, после чего вынес левый кулак и корпус вправо, вверх и не слишком сильно вмазал Эндерби прямо в желудок. — Вот, — довольно доброжелательно заключил он, как будто удар задумывался чисто терапевтически. — И хватит, правда?
Эндерби хватал ртом воздух. Вечерняя процессия виски и пива болезненно следовала через новый вкусовой орган, сооруженный нарочно для такого случая. Во время следования выпитое страдальчески гримасничало, страдальчески приседало в поклоне. Газ, огонь вырвались, точно из гейзера, грубо разорвав чистый воздух. Предвкушение рвоты съежилось, затрепетало. Эндерби шагнул к стене.
— Стой-ка, — окликнул мужчина, — тебе куда надо-то, а? Ты сейчас в Кеннингтоне, если не знаешь.
— Виктория, — проговорил газ в желудке у Эндерби, сформированный в слово языком и губами. Воздуха в данный момент у Эндерби не было.
— Очень просто, — любезно объяснил мужчина. — Первый направо, второй налево и прямо, придешь на станцию Кеннингтон, понял? Сядешь в поезд до Чаринг-Кросс, вторая остановка, а Ватерлоо первая; на Чаринг-Кросс пересядешь, понял, на кольцевую линию. Вестминстер, Сент-Джеймсский парк, потом твоя, понял? И всего наилучшего, и без всяких обид. — Потрепал Эндерби по левому плечу и снова зашел в общественный бар.
Эндерби еще хватал ртом воздух. Подобных вещей не случалось с ним со студенческих лет, когда его в пабе однажды побили пианист с приятелем за дьявольскую саркастичность по поводу псевдомузыки, исполнявшейся пианистом в пивной. Эндерби глоток за глотком наполнил кашлявшие легкие, потом призадумался, хочет ли в самом деле стошнить. В данный момент подумал, что нет. Удар в живот еще горел, дымился; название ЛОНДОН мерцало страшными пламенными языками, как на афише какого-то фильма про девушек по вызову или про конец света. Он видел себя в безопасности в своей уборной, работавшего над стихами. Больше никогда. Больше никогда, никогда. Женские институты. Золотые медали. Лондонские пабы. Капканы, расставленные на бедного Эндерби, силки, ожидающие, когда он пустится в путь.
Он без особых трудов добрался до станции Кеннингтон и приобрел билет до Виктории. Сидя в поезде подземки напротив косоглазого мужчины, который разговаривал по-шотландски с благодушным терьером, устроившимся у него на коленях, Эндерби чувствовал себя на палубе, понимая, что скоро придется стрелой мчаться к поручням. Ему почудилось, будто дальше по той стороне, где сидел он, два жевавших резинку тинейджера обсуждают пьесу Кальдерона. Напрягся, прислушался, чуть не свалился на правое ухо. На Ватерлоо точно слышал, как шотландец со страбизмом сказал псу: «Утро ясное». В желудке у Эндерби бил барабан и трубила труба; здесь надо, наверно, признать поражение, выйти, стошнить в пожарное ведро. Слишком поздно. Поезд и время строем двинулись от Ватерлоо, под реку; слава богу, вот и Чаринг-Кросс. Кроссоглазый мужчина тоже вышел, с терьером.
— Принял глоточек, — конфиденциально поведал он Эндерби и направился на линию Бейкер-лоо; пес семенил следом лапками, толстозадый, с веселым хвостом. Тут Эндерби себя почувствовал решительно плохо и запутался. У него сложилось ошибочное впечатление, будто с южной платформы вот этой вот Северной линии его доставят куда надо. Доковылял и сел на скамейку. Плакат поперек колеи изображал мужчину, пившего на открытом воздухе молоко, с красивым мускулистым горлом, напрягшимся жилами при энергичных глотках. Рядом клеевой краской нарисован уверенный в себе молодой человек, боровшийся с приятной девушкой за кусок пирога с мясным экстрактом; рисунок оживлен смехом и облачками пара. Рядом рыжий ребенок-макроцефал радостно тянет: «Ооооооо!» — щеку его оттопыривает кусок супер-сливочной ириски. Эндерби рыгнул, но память подсказала пьяное четверостишие, написанное им в пьяной молодости:
Шел я, шел, пути-дороги путая,
И, многократно пукая
Всеми кишками, штаны обливал,
