Итак, второй раз за две недели Эста хлебнул Страха. Холодного. Шипучего. Нет, хуже идут дела с кока-колой.
Ему шибануло в нос. Он рыгнул. Рахель хихикнула. Она стала дуть в соломинку, пока газировка не потекла ей на платье. И на пол. Эста принялся читать вслух плакат на стене.
– атомярП, – сказал он. – тыпО, ьтсоньляоЛ.
– ткеллетнИ, ьтсоннелмертсуелеЦ, – подхватила Рахель.
– анитсИ.
– ьтсонсЯ.
Инспектор Томас Мэтью – надо отдать ему должное – и бровью не повел. Он уже успел почувствовать нарастающую в детях неадекватность. Обратил, к примеру, внимание на расширенные зрачки. Все это было ему знакомо… Аварийные клапаны человеческой психики. Ее уловки в борьбе с травмой. Делая на это скидку, он задавал вопросы по-умному. Как бы невзначай. Вворачивая их между «Когда у тебя день рождения, мон?» и «Какой твой любимый цвет, моль?»
Мало-помалу – кусочками, вне последовательности – картина начала проясняться. Подчиненные сообщили ему про кастрюли и сковородки. Про сенник. Про дорогие сердцу игрушки. Все это обрело наконец смысл. Инспектор Томас Мэтью не видел в том, что он узнал, ровно ничего забавного. Он послал джип за Крошкой-кочаммой. Позаботился о том, чтобы в момент ее появления детей в комнате не было. Когда она вошла, он не удостоил ее приветствия.
– Сядьте-ка, – сказал он. Крошка-кочамма сразу почувствовала худое.
– Нашлись они, да? Все хорошо?
– Ничего хорошего, – осадил ее инспектор.
По его глазам и по голосу Крошка-кочамма поняла, что теперь имеет дело с другим человеком. Уже отнюдь не с тем предупредительным полицейским чином. Она опустилась на стул. Инспектор Томас Мэтью не стал рассусоливать.
Коттаямская полиция действовала, основываясь на ее заявлении. Параван пойман. К сожалению, при задержании он был серьезно ранен и, по всей вероятности, дальше ночи не протянет. Однако дети заявляют, что ушли из дома по собственной воле. Их лодка перевернулась, и девочка-англичанка утонула вследствие несчастного случая. Таким образом, полиция получает в подарок Смерть Задержанного, который с формальной точки зрения невиновен. Да, он параван. Да, он вел себя плохо. Но времена теперь смутные, и формально, если держаться закона, он невиновен. На чем прикажете дело строить?
– Покушение на изнасилование? – робко предложила Крошка-кочамма.
– Где тогда заявление потерпевшей? Не вижу что-то. Написала она его? Оно у вас с собой? – Тон инспектора был враждебным. Почти угрожающим.
Крошка-кочамма словно разом усохла. Щеки и подглазья дрябло обвисли. Слюна во рту сделалась кислой от страха, дрожжами забродившего во всем теле. Инспектор подвинул к ней стакан воды.
– Дело обстоит проще некуда. Либо потерпевшая пишет жалобу. Либо дети в при сутствии свидетеля от полиции подтверждают, что параван увел их силой. Либо… – Он выждал, пока Крошка-кочамма посмотрит ему в глаза. – Либо мне придется привлечь вас за подачу заведомо ложного заявления. Подсудное дело.
От пота голубая блузка Крошки-кочаммы пошла темно-синими пятнами. Инспектор Томас Мэтью не торопил ее. Он знал, что при нынешней политической обстановке у него могут быть серьезные неприятности. Он понимал, что товарищ К. Н. М. Пиллей такой возможности не упустит. Он корил себя за импульсивность действий. Взявши полотенце, он засунул руку с ним под рубашку и вытер грудь и подмышки. В кабинете было тихо. Звуки полицейского участка – топот башмаков, изредка чей-то крик боли во время допроса – казались нездешними, словно доносились издали.
– Дети сделают как им будет велено, – заверила его Крошка-кочамма. – Можно мне поговорить с ними наедине?
– Как вам будет угодно. – Инспектор встал, чтобы выйти из кабинета.
– Дайте мне, пожалуйста, пять минут, прежде чем их впустят.
Инспектор Томас Мэтью кивнул в знак согласия и вышел.
Крошка-кочамма утерла блестящее от пота лицо. Потом запрокинула голову, чтобы промокнуть концом сари складки между валиками шейного жира. Поцеловала свое распятие.
Радуйся, Мария, Благодатная…
Слова молитвы убегали от нее.
Дверь отворилась. Впустили Эсту и Рахель. Покрытых запекшейся грязью. Облитых кока-колой.
Вид Крошки-кочаммы разом их отрезвил. Ночная бабочка с необычно густыми спинными волосками повела крылышками над сердцами обоих. Почему она? А где Амму? Все еще заперта?
Крошка-кочамма окинула их суровым взором. Потом долго держала паузу. Когда она наконец заговорила, ее голос был хриплым и чужим.
– Чья это лодка была? Где вы ее взяли?
– Наша. Мы ее нашли. Велютта ее нам починил, – пролепетала Рахель.
– Давно вы нашли ее?
– В тот день, когда приехала Софи-моль.
– И вы крали вещи из дома и возили в ней через реку?
– Мы играли так…
– Играли? Вот как вы это называете.
Крошка-кочамма долго смотрела на них, прежде чем вновь заговорить.
– Тельце вашей бедной двоюродной сестрички лежит у нас в гостиной. Рыбы выели ей глаза. Ее мать плачет-убивается. И вы это называете – играли?
Внезапный ветерок взметнул на окне занавеску с цветочками. За окном Рахель увидела стоящие джипы. Идущих людей. Один пытался завести мотоцикл. Всякий раз, когда он вспрыгивал на ножной стартер, его шлем съезжал набок.
А в кабинете инспектора Бабочка Паппачи трудилась без устали.
– Ужасно лишить кого-то жизни, – сказала Крошка-кочамма. – Это самое страшное, что может сделать человек. Даже Господь этого не прощает. Это вам известно?
Две головы кивнули два раза.
– Тем не менее вы, – она уставила на них скорбный взгляд, – это сделали. – Она посмотрела в глаза одному и другой. – Вы убийцы. – Она подождала, пока это в них ляжет.
– Это не был несчастный случай, и вы знаете, что я это знаю. Ведь вы ей завидовали. И если будет суд, если судья спросит меня, я должна буду ему все рассказать. Я же не могу ему лгать. – Она похлопала рукой по соседнему стулу. – Идите-ка, сядьте.
Четыре послушные ягодицы примостились на стуле.
– Я должна буду ему сказать, что вам Строго-Настрого запрещалось одним ходить к реке. Что вы заставили ее пойти с вами, хотя знали, что она не умеет плавать. Что посреди реки вы ее вытолкнули из лодки. Это ведь не был несчастный случай, не был.
Четыре блюдца смотрели на нее. Завороженные ее рассказом. И что же было дальше?
– Теперь вас за это отправят в тюрьму, – сказала Крошка-кочамма добрым голосом. – А маму вашу по вашей милости отправят в другую тюрьму. Довольны?
