Движимые подспудным мужским желанием уничтожить то, что нельзя подчинить и нельзя обожествить.
Мужской Потребностью.
Сами не понимая того, Эстаппен и Рахель стали в то утро очевидцами клинической демонстрации в контролируемых условиях (все-таки это была не война и не геноцид) человеческого стремления к господству. К структуризации. К порядку. К полной монополии. То была человеческая История, являющая себя несовершеннолетней публике под личиной Божьего Промысла.
В то утро на веранде не произошло ничего произвольного. Ничего случайного. Это не было изолированное избиение, это не была личная разборка. Это была поступь эпохи, впечатывающей себя в тех, кому довелось в ней родиться.
История живьем.
Если они изуродовали Велютту сильней, чем намеревались, то потому лишь, что всякое родство, всякая связь между ним и ими, всякое представление о том, что, биологически по крайней мере, он им не чужой, – все это было обрублено давным-давно. Они не арестовывали человека, а искореняли страх. У них не было инструмента, чтобы отмерить допустимую дозу наказания. Не было способа узнать, насколько сильно и насколько непоправимо они изувечили его.
В отличие от буйствующих религиозных фанатиков или армий, брошенных на подавление бунта, отряд Прикасаемых Полицейских действовал в то утро в Сердце Тьмы экономно, без горячки. Эффективно, без свалки. Четко, без истерики. Они не выдирали у него волос, не жгли его заживо. Не отрубали ему гениталий и не засовывали их ему в рот. Не насиловали его. Не обезглавливали.
В конце концов, они же не с эпидемией боролись. Они всего-навсего гасили мелкий очажок инфекции.
На задней веранде Исторического Дома, видя, как ломают и уродуют человека, которого они любили, госпожа Ипен и госпожа Раджагопалан – Двуяйцевые Представители Бог Знает Чего – усвоили два новых урока.
Урок Первый:
Кровь плохо видна на Черном Теле. (Бум-бум)
А также
Урок Второй:
Пахнуть она пахнет.
Тошнотворная сладость.
Словно от старых роз принесло ветром. (Бум-бум)
– Мадийо? – спросил один из Проводников Истории.
– Мади айриккум, – ответил другой.
Хватит?
Хватит.
Они отступили чуть назад. Мастера, оценивающие свое изделие. Выискивающие наиболее выигрышный ракурс.
Их Изделие, которое предали Бог, История, Маркс, Мужчина и Женщина, которое очень скоро предадут еще и Дети, лежало скрючившись на полу. Велютта не шевелился, хотя наполовину был в сознании.
Его лицевые кости были сломаны в трех местах. Перебиты были нос и обе скулы, отчего лицо стало мякотным, нечетким. Ударом в рот ему раскроили верхнюю губу и выбили шесть зубов, три из которых теперь торчали из нижней губы в отвратительной, опрокинутой пародии на его прекрасную улыбку. Четыре ребра были сломаны, одно вонзилось в его левое легкое, из-за чего у него пошла горлом кровь. Ярко-красная при каждом выдохе. Свежая. Пенистая. В нижней части брюшной полости начала скапливаться кровь из-за прободения кишки и внутреннего кровотечения. Позвоночник был поврежден в двух местах, что вызвало паралич правой руки и потерю контроля за функциями мочевого пузыря и прямой кишки. Обе коленные чашечки были разбиты.
Все же они достали наручники.
Холодные.
С кислометаллический запахом. Как от железных автобусных поручней и ладоней кондуктора. Тут-то они и увидели его раскрашенные ногти. Один взял его за запястье и кокетливо помахал в воздухе пальцами. Все расхохотались.
– Ну и ну, – сказал кто-то фальцетом. – Из этих, из бисексов, что ли?
Другой пошевелил дубинкой его половой член.
– Сейчас он нам секрет свой фирменный покажет. До какой длины он у него наду вается.
Он поднял башмак с забившимися в бороздки подошвы многоножками и опустил его с глухим стуком.
Они завели руки Велютты ему за спину.
Щелк.
И щелк.
Под Листом Удачи. Под осенним листом в ночи. Приносящим муссонные дожди, когда наступает их время.
У него была гусиная кожа в тех местах, где руки защемили наручниками.
– Это не он, – прошептала Рахель Эсте. – Я знаю. Это его брат-близнец. Урумбан. Который в Кочине живет.
Не желая искать убежища в фантазии, Эста ничего не ответил.
Кто-то с ними заговорил. Добренький прикасаемый полицейский. Добренький к своим.
– Мон, моль, как вы? Что он вам сделал?
Не вместе, но почти вместе близнецы ответили шепотом:
– Хорошо. Ничего.
– Не бойтесь. Мы вас в обиду не дадим.
Полицейские стали осматриваться и увидели сенник. Кастрюли и сковородки.
Надувного гусенка.
Сувенирного коалу с разболтавшимися глазками-пуговками.
Шариковые ручки с лондонскими улицами.
Носочки с разноцветными пальчиками.
Красные пластмассовые солнечные очочки в желтой оправе.
Часики с нарисованными стрелками.
– А это чье? Откуда? Кто это сюда натащил? – Нота беспокойства в голосе.
Эста и Рахель, полные дохлых рыб, смотрели на него молча.
Полицейские переглянулись. Они смекнули, что надо сделать.
Сувенирного коалу взяли для своих детишек.
Ручки и носочки – тоже. У полицейских детишек будут на ногах разноцветные пальчики.
Гусенка прожгли сигаретой. Хлоп. Резиновые ошметки зарыли.
Никчемушный гусь. Слишком узнаваемый.
Очочки один из них надел. Другие засмеялись, поэтому он какое-то время их не снимал. Про часики все дружно забыли. Они остались в Историческом Доме. На задней веранде. Ошибочно фиксируя время события. Без десяти два.
Они отправились к реке.
Семеро принцев с карманами, набитыми игрушками.
Пара двуяйцевых близнецов.
И Бог Утраты.
Идти он не мог. Так что пришлось тащить.
Никто их не видел.
Летучие мыши, они слепые ведь.
Глава 19
Как спасали Амму
В полицейском участке инспектор Томас Мэтью послал за двумя стаканчиками кока-колы. С соломинками. Нижний чин услужливо принес их на пластмассовом подносе и дал двоим перепачканным детям, которые сидели у стола напротив инспектора, лишь ненамного возвышаясь головами над настольной мешаниной бумаг и папок.
