– Невосваляпгья Цезаря пришел
А хоронить. Везлопере живает
Людей, добро же погребаюс ними.
[54]
Он выкрикивал стихи бегло, без единой запинки. Это было впечатляюще – ведь ему было только шесть и он ни слова не понимал из того, что произносил. Сидя в доме и глядя сквозь дверь на носящегося по двору маленького пыльного демона (будущего подрядчика со своим ребенком и мотороллером «баджадж»), товарищ Пиллей гордо улыбался.
– Он первый ученик в классе. В этом году получит двойное поощрение.
В маленькой жаркой комнате теснилось множество амбиций.
Что бы там ни хранил товарищ Пиллей за занавесочками у себя в шкафу, это, безусловно, не были сломанные бальзовые самолетики.
Чакко же, напротив, с того момента, как он вошел в дом, или, скорее, с того момента, как вернулся товарищ Пиллей, странным образом ужался. Как генерал, которого разжаловали и лишили звездочек, он ограничил свою улыбку. Наложил узду на свою экспансивность. Если бы кто-нибудь увидел его там впервые, он счел бы Чакко сдержанным человеком. Почти робким.
Безошибочный инстинкт уличного агитатора подсказывал товарищу Пиллею, что стесненные обстоятельства (маленький жаркий дом, всхрапывающая мать, его очевидная близость к трудящимся массам) дают ему в руки козырь, который в нынешние революционные времена будет посильней, чем любое оксфордское образование.
Он целил своей бедностью, как пистолетом, Чакко в голову.
Чакко вынул мятый клочок бумаги с кое-как нарисованным им самим грубым эскизом новой наклейки, которую он хотел заказать товарищу Пиллею. Она предназначалась для новой продукции, которую «Райские соленья и сладости» собирались выпустить на рынок весной. Для Синтетического Пищевого Уксуса. В рисовании Чакко силен не был, однако общий смысл товарищ Пиллей уловил без труда. Он был хорошо знаком с эмблемой в виде танцора катхакали, с рекламным девизом под нижней кромкой его одежд, гласившим: «Императоры в царстве вкуса» (его идея), и со шрифтом, который использовался для «Райских солений и сладостей».
– Оформление то же самое. Меняется, надо полагать, только текст, – сказал това рищ Пиллей.
– И цвет рамки, – сказал Чакко. – Теперь не красный, а горчичный. Товарищ Пиллей, желая прочитать текст вслух, поднял очки до самых волос. От масла, которым они были умащены, стекла мигом помутнели.
– «Синтетический пищевой уксус», – произнес он. – Заглавными, надо полагать.
– Берлинской лазурью, – заметил Чакко.
– «Изготовлено из уксусной кислоты».
– Ярко-синим, – сказал Чакко. – Какой мы брали для зеленого перца в рассоле.
– «Вес нетто… Партия № Дата вып…. Срок годн…. Макс. розн. цена… рупий» – тем же ярко-синим, но другим шрифтом?
Чакко кивнул.
– «Настоящим удостоверяем, что уксус в этой бутылке по своим свойствам и качеству соответствует установленным нормам. Ингредиенты: уксусная кислота, вода». Это, надо полагать, будет красным.
Товарищ Пиллей говорил «надо полагать», чтобы превращать вопросы в утверждения. Он не любил задавать вопросов, если только они не носили личного характера. Вопрос – это жалкая демонстрация незнания.
К тому времени, как Чакко и товарищ Пиллей кончили обсуждать наклейку для уксуса, каждый из них обзавелся своим личным комариным конусом.
Они согласовали срок исполнения заказа.
– Так, значит, вчерашняя демонстрация прошла успешно? – спросил Чакко, наконец переходя к разговору, ради которого он, собственно, и пришел.
– Пока не будут выполнены наши требования, товарищ, мы не можем сказать, успешно она прошла или нет. – В голосе товарища Пиллея зазвучали ораторские нотки. – До тех пор борьба будет продолжаться.
– Но Отклик был очень мощный, – вставил Чакко, пытаясь говорить на том же языке.
– Это само собой. – сказал товарищ Пиллей. – Товарищи представили меморандум Высшему Партийному Руководству. Теперь надо подождать. Поживем – увидим.
– Мы вчера мимо них проезжали, – сказал Чакко. – Мимо колонны.
– По дороге в Кочин, надо полагать, – сказал товарищ Пиллей. – Но, согласно партийным источникам, Отклик в Тривандраме был еще лучше, и намного.
– В Кочине тоже были тысячи демонстрантов, – сказал Чакко. – Кстати, моя племянница увидела среди них нашего Велютту.
– Охо. Понимаю.
Товарищ Пиллей был застигнут врасплох. Он вообще-то имел намерение поговорить с Чакко о Велютте. Когда-нибудь. В подходящий момент. Но не с кондачка, не с бухты-барахты. Его мозг загудел, как настольный вентилятор. Он раздумывал, воспользоваться ли возможностью или лучше отложить. Он решил не откладывать.
– Да. Он хороший работник, – сказал товарищ Пиллей глубокомысленно. – Очень толковый.
– Чрезвычайно, – согласился Чакко. – Отличный столяр с инженерным мышлением. Если бы не…
– Я не про то, товарищ, – сказал товарищ Пиллей. – Партийный работник.
Мать товарища Пиллея по-прежнему раскачивалась и всхрапывала. В ритме ее всхрапываний было что-то убаюкивающее. Как в тиканье часов. Звук, которого почти не замечаешь, но которого тебе будет не хватать, если он прекратится.
– Ясно. Значит, он полноправный член партии?
– Конечно, – мягко сказал товарищ Пиллей. – Конечно.
Под волосами у Чакко было уже очень потно. Ему казалось, что там пробирается рота муравьев. Он принялся чесать голову и делал это долго, двумя руками. Возя вверх-вниз весь скальп целиком.
– Ору карьям параяттей? – произнес товарищ Пиллей на малаялам, и голос его зазвучал доверительно, заговорщически. – Хотите совет? Я говорю с вами как друг, кето. Не для протокола.
Прежде чем продолжать, товарищ Пиллей испытующе поглядел на Чакко, стараясь определить его реакцию. Чакко изучал серую пастообразную смесь пота и перхоти у себя под ногтями.
– С этим параваном как бы вам не нажить неприятности, – сказал товарищ Пиллей. – Послушайте меня… подыщите ему работу в другом месте. Отошлите его отсюда.
Чакко был удивлен таким оборотом разговора. Начиная его, он хотел только прощупать почву, разобраться в ситуации. Он ожидал настороженной, даже враждебной реакции, а ему предлагали какой-то хитрый сговор.
– Отослать? Зачем? Разве я возражаю против его членства? Мне просто любопытно стало, вот и все… Я подумал, может, вы с ним говорили, – сказал Чакко. – Я считаю, он просто экспериментирует, пробует себя, мне он кажется человеком разумным и по ложительным. Я ему доверяю…
– Не в этом дело, – сказал товарищ Пиллей. – Пусть он будет какой угодно прекрасный-распрекрасный. Все равно другие ваши люди имеют на него зуб. Они уже приходят ко мне с жалобами… Видите ли, товарищ, на низовом уровне кастовые представления пустили очень глубокие корни.
