Софи-моль сказала, что нет.
– «Буду я среди лугов»? – спросила Крошка-кочамма. Софи-моль сказала, что нет.
– «Пить, как пчелы, сок цветов»? Софи-моль сказала, что нет.
– В «Буре» Шекспира? – не унималась Крошка-кочамма.
Все это, конечно, главным образом для того, чтобы предъявить Маргарет-кочамме свою визитную карточку. Чтобы отделить себя от Уборщиков.
– Хвастается, – шепнул Представитель Э. Пелвис на ухо со-Представительнице М. Дрозофиле. Рахель-Представительница прыснула, запустив в жаркий воздух аэропорта зелено-голубой (цвета джекфрутовой мухи) пузырь смеха. «Пфффт!» – такой был звук.
Крошка-кочамма все видела и отметила про себя, что зачинщиком был Эста.
– Переходим к Наиважнейшим Персонам, – объявил Чакко (по-прежнему Читающим Вслух голосом). – Мой племянник Эстаппен.
– Наш Элвис Пресли, – сказала в отместку Крошка-кочамма. – Мы тут, боюсь, немного отстали от времени – Все посмотрели на Эсту и засмеялись.
Злость поползла вверх от подошв бежевых остроносых туфель Эсты-Представителя, обволокла его сердце и там остановилась.
– Здравствуй, Эстаппен, – сказала Маргарет-кочамма. – How do you do?
– Спасибохорошо, – сумрачно ответил Эста.
– Эста, – сказала Амму ласково, – когда с тобой здороваются и говорят: «How do you do?», ты должен в ответ повторить: «How do you do?» He «Спасибо, хорошо». Ну-ка давай, скажи: «How do you do?»
Эста-Представитель смотрел на Амму.
– Мы тебя слушаем, – сказала Амму. – «How do you do?» В сонных глазах Эсты было упрямство. Амму сказала на малаялам:
– Ты слышал, что тебе сказано?
Эста-Представитель чувствовал взгляд голубо-серо-голубых глаз и видел нос Королевского Энтомолога. Он не мог найти в себе никакого «How do you do?».
– Эстаппен! – сказала Амму. Злость поползла по ней вверх, обволокла ее сердце и там остановилась. Злость, куда более Злая, чем ей следовало быть. Амму унижало это прилюдное неповиновение в зоне ее юрисдикции. Она-то рассчитывала, что все пройдет гладко. Что ее дети не ударят в грязь лицом в Индо-Британском Конкурсе Поведения.
Чакко сказал Амму на малаялам:
– Прошу тебя. Потом. Не сейчас.
Злыми, не отпускающими Эсту глазами Амму сказала:
– Ладно. Потом.
И это ее Потом стало ужасным, грозным, гусино-пупырышным словом.
Потт. Томм.
Как глухой глубокий колокол в замшелом колодце. Подрагивающие, мохнатые звуки. Похожие на лапки ночной бабочки.
Спектакль не удался. Как не удаются соленья в муссонную сырость.
– И моя племянница, – сказал Чакко. – Рахель, где ты там?
Он оглянулся и не увидел ее. Рахель-Представительница, не способная совладать с качелями перемен в своей жизни, завернулась, как сосиска, в грязную занавеску зала ожидания и не хотела разворачиваться. Маленькая сосиска в сандалиях «бата».
– Не смотрите на нее, – сказала Амму. – Она просто пытается привлечь внимание.
Амму тоже ошиблась. Рахели всего-навсего хотелось не привлекать внимания, которого она заслуживала.
– Здравствуй, Рахель, – сказала Маргарет-кочамма грязной занавеске.
– How do you do? – промямлила занавеска в ответ.
– Может быть, выйдешь, дашь взглянуть на себя? – сказала Маргарет-кочамма добреньким голоском учительницы (похожим на голос мисс Миттен до того, как она увидела в их глазах лик сатаны).
Рахель-Представительница все никак не выпутывалась из занавески, потому что не могла. А не могла потому, что не могла, и дело с концом. Потому, что Все Пошло Не Так. И скоро для них с Эстой настанет Потт Томм.
С его мохнатыми ночными бабочками и холодными мотыльками. С его глухими глубокими колоколами. С его мшистой тьмой.
Где живет Сипуха.
Грязная занавеска зала ожидания дарила великий покой и защиту.
– Не смотрите на нее, – сказала Амму и улыбнулась натянутой неулыбчатой улыбкой.
На уме у Рахели были сплошь жернова с голубо-серо-голубыми глазами. Амму любит ее еще меньше теперь. А что касается Чакко, у него уже явно Дошло До Дела.
– А вот и багаж! – бодро сказал Чакко. Довольный возможностью уйти.
– Пошли, Софи родненькая, принесем ваши чемоданы.
Софи родненькая.
Эста смотрел, как они идут вдоль заграждения и как толпа перед ними раздается в стороны, устрашенная костюмом Чакко, его съехавшим набок галстуком и его переполненным видом. Из-за своего живота Чакко всегда ходил так, словно в гору поднимался. Оптимистически одолевал крутые, скользкие житейские склоны. Он шел по одну сторону заграждения, Маргарет-кочамма и Софи-моль – по другую.
Софи родненькая.
Сидящий Человек в фуражке и погонах, также устрашенный костюмом Чакко и его съехавшим набок галстуком, пустил его в багажную секцию.
Когда между ними уже не осталось заграждения, Чакко поцеловал Маргарет-кочамму, а потом поднял в воздух Софи-моль.
– Когда я это сделал в последний раз, я получил в награду мокрую рубашку, – со смехом сказал Чакко. Он тискал ее, и тискал, и тискал. Он целовал ее голубо-серо-голубые глаза, ее нос энтомолога, ее каштановые волосы под шляпкой.
Наконец Софи-моль сказала ему:
– Эммм… можно тебя попросить? Ты меня не опустишь? А то… эммм… я как-то не привыкла.
И Чакко опустил ее.
Эста-Представитель видел (упрямыми глазами), что костюм Чакко вдруг стал свободней, не такой переполненный.
А здесь, у окна с грязной занавеской, пока Чакко забирал багаж, Потт Томм превратилось в Сейчас.
Эста видел, как шейная бородавка Крошки-кочаммы облизнулась и бурно запульсировала, предвкушая поживу. Раз – дваа, раз – дваа. Она меняла окраску, как хамелеон: раз – зелень, раз – черная синь, раз – горчичная желть.
Будем из чашек
Кушать близняшек.
– Так, – сказала Амму. – Вы меня довели. Что один, что другая. А ну вылезай, Рахель!
Завернутая в занавеску, Рахель закрыла глаза, и ей примечталась зеленая река, глубоководные тихоплавающие рыбы и прозрачные крылышки стрекоз (которые могут смотреть назад) на ярком солнце. Ей примечталась самая счастливая в ее жизни удочка, которую сделал Велютта. Желтое бамбуковое удилище и поплавок, нырявший всякий раз, как глупая рыба проявляла любопытство. Рахели примечтался Велютта, и она захотела, чтобы он был сейчас здесь.
Потом Эста развернул ее. На нее глазели цементные кенгуру.
