– Да-а! – сказал по-английски товарищ Пиллей. – Вы, думается, в Амайрике сейчас?
– Нет, – сказала Рахель. – Я здесь.
– Это понятно. – В его голосе прозвучала легкая досада. – Но вообще-то в Амайрике, нет?
Товарищ Пиллей расплел руки. Его соски уставились на Рахель поверх сплошного забора, как печальные глаза сенбернара.
– Узнал? – спросил товарищ Пиллей соседа с фотографиями, указывая на Рахель движением подбородка.
Нет, он не узнал.
– Дочка дочки старой кочаммы из «Райских солений», – объяснил товарищ Пиллей.
Сосед выглядел озадаченно. Он, видно, был приезжий. И не любитель солений. Тогда товарищ Пиллей зашел с другой стороны.
– Пуньян Кунджу? – спросил он. В небесах мгновенным видением возник Антиохийский патриарх и исчез, шевельнув иссохшей рукой.
Человеку с фотографиями что-то наконец стало ясно. Он энергично закивал.
– Теперь дальше: Пуньяна Кунджу сын? Бенаан Джон Айп? Который в Дели жил? – продолжал товарищ Пиллей.
– Уувер, уувер, уувер, – сказал сосед.
– Дочка дочки его – вот. В Амайрике сейчас.
Сосед кивал и кивал, разобравшись в родословной Рахели.
– Уувер, уувер, уувер. В Амайрике, да? Скажите пожалуйста. – Его голос выражал не сомнение, а чистое восхищение.
Ему смутно вспоминался какой-то скандал. Подробности он забыл, но вроде бы там был секс и была чья-то смерть. Об этом писали в газетах. После короткой паузы и еще одной серии мелких кивков сосед вернул товарищу Пиллею пакетик с фотографиями.
– Ну, бывай, товарищ, мне пора-пора. Ему надо было успеть на автобус.
– Да-а! – Еще шире стала улыбка товарища Пиллея, когда он смог, не отвлекаясь, направить на Рахель прожектор своего внимания. Десны у него были необычайно розовые – награда за пожизненное бескомпромиссное вегетарианство. Он был из тех мужчин, которых трудно представить себе мальчиками. Тем более младенцами. Он выглядел так, словно родился человеком среднего возраста. С залысинами.
– А супруг? – поинтересовался он.
– Не приехал.
– Фото не привезли?
– Нет.
– А звать как?
– Ларри. Лоуренс.
– Уувер. Лоуренс. – Товарищ Пиллей кивнул, словно он очень одобрял это имя. Словно, будь у него возможность, он сам бы его взял.
– Потомство имеется?
– Нет, – сказала Рахель.
– Решили обождать? Или уже в проекте?
– Нет.
– Уж одного-то обязательно. Мальчика девочку. Все равно, – сказал товарищ Пиллей. – Двое – это сложней, конечно.
– Мы развелись и вместе не живем, – сказала Рахель, надеясь шокировать его, чтобы он замолчал.
– Не живете? – Его голос взмыл до такого писклявого регистра, что лопнул на вопросительном знаке. Прозвучало так, будто развод равнозначен смерти.
– Это чрезвычайно прискорбно, – сказал он, когда голос к нему вернулся. Почему-то его потянуло на не свойственный ему книжный язык. – Чрез-чрезвычайно.
Товарищу Пиллею пришла в голову мысль, что это поколение, наверно, расплачивается за буржуазное загнивание отцов и дедов.
Один спятил. Другая не живет. И, похоже, бесплодная.
Так, может быть, вот она, подлинная революция? Христианская буржуазия своим ходом начала саморазрушаться.
Товарищ Пиллей понизил голос, как будто не хотел, чтобы их подслушали, хотя поблизости никого не было.
– А мон? – спросил он заговорщическим шепотом. – Он-то как?
– Нормально, – сказала Рахель. – Очень хорошо.
Куда уж лучше. Плоский весь, медового цвета. Стирает свою одежду крошащимся мылом.
– Айо паавам, – прошептал товарищ Пиллей, и его соски потупили взор, выражая притворное сочувствие. – Вот бедняга.
Рахель не понимала, чего он добивается, расспрашивая ее с такой дотошностью и совершенно игнорируя ее ответы. Правды от нее он не ждет, это ясно, но почему он даже притвориться не считает нужным?
– А Ленин в Дели теперь, – сменил тему товарищ Пиллей, не в силах больше сдерживаться. – Работает с иностранными посольствами. Вот!
Он протянул Рахели целлофановый пакетик. Фотографии большей частью изображали Ленина и его семейство. Его жену, его ребенка, его новый мотороллер «баджадж». На одном снимке Ленину пожимал руку очень розовощекий, очень хорошо одетый господин.
– Германский первый секретарь, – сказал товарищ Пиллей.
У Ленина и его жены на фотографиях был довольный вид. Вполне верилось, что у них в гостиной стоит новый холодильник и они уплатили первый взнос за муниципальную квартиру.
Рахель помнила эпизод, благодаря которому Ленин стал для них с Эстой Реальным Лицом и они перестали думать о нем просто как о складке на сари его матери. Им с Эстой было пять лет, Ленину, наверно, три или четыре. Они повстречались с ним в клинике доктора Вергиза Вергиза, ведущего коттаямского Педиатра и Ощупывателя Мам. Рахель была там с Амму и Эстой, который настоял, чтобы его взяли тоже. Ленин был со своей матерью Кальяни. Рахель и Ленин жаловались на одно и то же – на Посторонний Предмет в Носу. Теперь это казалось ей необычайным совпадением, но тогда почему-то нет. Странным образом политика сказалась даже на выборе предметов, которые дети решили запихнуть себе в носы. Она – внучка Королевского Энтомолога, он – сын партийного работника от сохи. Поэтому ей – стеклянная бусина, ему – зеленая горошина.
Приемная была полна народу.
Из-за врачебной занавески доносились тихие зловещие голоса, прерываемые воем несчастных детей. Доносилось звяканье стекла о металл, шепоток и бульканье кипящей воды. Один мальчик теребил висящую на стене деревянную табличку «Доктор (не) принимает», поворачивая ее так и сяк. Младенец, у которого был жар, икал у материнской груди. Медленный потолочный вентилятор резал душный, насыщенный испугом воздух бесконечной спиралью, которая спускалась к полу, неторопливо завиваясь, словно кожура одной нескончаемой картофелины.
Журналов не читал никто.
В проеме двери, которая вела прямо на улицу, колыхалась куцая занавеска, за которой стоял неумолчный шарк-шарк бестелесных ног в туфлях и сандалиях. Шумный, беспечный мир Тех, У Кого В Носу Ничего Нет.
Амму и Кальяни обменялись детьми. Их заставили задрать носы, запрокинуть головы и повернуться к свету на случай, если чужая мать вдруг увидит то, что упустила своя. Из этого ничего не вышло, и Ленин, расцветкой одежды похожий на такси (желтая рубашка черные эластичные шорты), вновь обрел материнский нейлоновый подол и свою пачку жвачек. Он сидел на цветочках ее сари и с этой неуязвимой позиции силы бесстрастно смотрел на происходящее. Он до отказа засунул казательный палец в незанятую ноздрю и шумно дышал ртом. У него был аккуратный косой пробор. Волосы его лоснились от аюрведического масла. Жвачку ему разрешено было держать до встречи с врачом и жевать после. В мире все было нормально. Наверно, он был слишком мал, чтобы сообразить, что Атмосфера В Приемной плюс Крики Из-за Занавески призваны усиливать Здоровый Страх перед доктором В. В.
