5) и т. д.
И тогда в головах у одной двуяйцовой парочки, сидящей среди публики в кинотеатре «Абхилаш», возникли некоторые вопросы, требующие ответа, как-то:
а) А трясет ли ногой капитан фон Трапп?
Нет, не трясет.
б) А выдувает ли капитан фон Трапп слюну пузырями? Да или нет?
Нет, никоим образом.
в) А гогочет ли он?
И не думает.
Ах, капитан фон Трапп, капитан фон Трапп, смогли бы вы полюбить малыша с апельсином в руке, сидящего в полном запахов зале?
Он только что держал в руке су-су Апельсиново-Лимонного Газировщика, но все-таки смогли бы вы его полюбить?
А его сестричку-двойняшку? С задранными коленками, фонтанчиком и «токийской любовью»? Смогли бы вы полюбить ее тоже?
У капитана фон Траппа имелись кое-какие встречные вопросы.
а) А какие они дети? Чистенькие? Беленькие?
Нет. (А вот Софи-моль – да.)
б) А выдувают ли они слюну пузырями?
Да. (А вот Софи-моль – нет.)
в) А трясут ли они ногами? Как канцеляристы?
Да. (А вот Софи-моль – нет.)
г) А держали ли они в руке, вместе или поодиночке, су-су чужого человека?
Н… ннда. (А вот Софи-моль – нет.)
– В таком случае извините, – сказал капитан фон Трапп. – Об этом не мо жет быть и речи. Я не могу их любить. Я не могу быть их Баба. Нет-нет.
Капитан фон Трапп не смог бы.
Эста уронил голову на колени.
– В чем дело? – спросила Амму. – Если ты опять решил кукситься, поедешь домой. Сядь прямо, пожалуйста. И смотри. Для этого тебя сюда привели.
Допивай.
Смотри фильм.
Сколько бедных, которым не на что.
Везет богатенькому. Ни забот ни хлопот.
Эста сел прямо и стал смотреть. Живот подступил к горлу. Вздымающееся, кренящееся, тинисто-зеленое, набухающе-водное, морское, плывущее, бездонно-тяжелодонное ощущение.
– Амму, – позвал он.
– Ну ЧТО еще? – Шипящее, хлещущее ЧТО.
– Мне рвотно, – сказал Эста.
– Просто подташнивает или хочется? – Голос Амму стал озабоченным.
– Не знаю.
– Давай выйдем, попробуешь, – сказала Амму. – Тебе полегчает.
– Давай, – сказал Эста. Давай? Давай.
– Куда это вы? – поинтересовалась Крошка-кочамма.
– Эста попробует облегчить желудок, – объяснила Амму.
– Куда это вы? – спросила Рахель.
– Мне рвотно, – сказал Эста.
– Можно я выйду посмотрю?
– Нет, – сказала Амму.
Опять мимо Публики (ноги ктовправоктовлево). Тогда – чтобы петь. Теперь – чтобы попробовать облегчить желудок. На выход через ВЫХОД. За дверью, в мраморном фойе, Апельсиново-Лимонный Газировщик ел конфету. Она ходила по его щеке желваком. Он издавал мягкие сосущие звуки, как вытекающая из умывальника вода. На прилавке валялась зеленая обертка с надписью «Парри».
[37]
Он мог есть конфеты бесплатно. У него было несколько тускло-прозрачных емкостей с разными конфетами. Он вытирал мраморный прилавок тряпкой грязного цвета, которую держал волосатой, опоясанной часами рукой. Когда он увидел светящуюся женщину с полированными плечами, ведущую за руку мальчика, по его лицу пробежала тень. Потом он улыбнулся своей клавишной улыбкой.
– На выход, так рано? – спросил он.
У Эсты уже началась отрыжка. Амму ввела его, как слепого, в ЕЕ умывальную комнату Яруса Принцессы.
Он повис в воздухе, стиснутый между нечистым умывальником и телом Амму. С болтающимися ногами. На умывальнике имелись железные краны и ржавые пятна. Еще там была коричневая паутинная сеть тоненьких трещин, похожая на карту большого, замысловатого города.
Эсту сотрясали спазмы, но наружу ничего не выходило. Только мысли. Они выплывали из него и вплывали обратно. Амму не могла их видеть. Они нависали над Умывальным Городом, как дождевые тучи. Но умывальный люд – мужчины, женщины – занимался своими обычными умывальными делами. Взад-вперед сновали умывальные машины и умывальные автобусы. Умывальная Жизнь продолжалась.
– Нет? – спросила Амму.
– Нет, – ответил Эста.
Нет? Нет.
– Тогда умой лицо, – сказала Амму. – От воды всегда лучше. Умой лицо, а потом пойдешь выпьешь лимонной газировки.
Эста умыл лицо, и руки, и лицо, и руки. Его ресницы намокли и слиплись.
Апельсиново-Лимонный Газировщик сложил зеленую конфетную обертку и пригладил сгиб остроконечным ногтем большого пальца. Потом прихлопнул муху свернутым в трубку журналом. Аккуратно смахнул ее с прилавка на пол. Там она лежала на спинке и дрыгала слабенькими ножками.
– Милый какой, – сказал он Амму. – Поет – заслушаешься.
– Мой сын, – сказала Амму.
– Правда? – удивился Апельсиново-Лимонный Газировщик и уставился на Амму зубами. – Уже? Вы такая молоденькая!
– Ему что-то нехорошо, – сказала Амму. – Я думаю, от холодного питья полегчает.
– Конечно, – сказал Газировщик. – Конечно-конечно. Апельсинлимон? Лимонапельсин?
Страшные, мерзостные слова.
– Спасибо, мне не хочется. – Эста поглядел на Амму. Тинисто-зеленый, плывущий, бездонно-тяжелодонный.
– А вам? – обратился к Амму Апельсиново-Лимонный Газировщик. – Кокаколафанта? Мороженое? Розовое молоко?
– Нет. Мне ничего. Спасибо, – сказала Амму. Светящаяся женщина с упругими ямочками.
– Вот, – сказал Газировщик, протягивая горсть конфет, как щедрая стюардесса. – Пусть ваш маленький мон полакомится.
– Спасибо, мне не хочется, – сказал Эста, глядя на Амму.
– Возьми, Эста, – сказала Амму. – Не обижай.
Эста взял.
– Скажи Спасибо, – сказала Амму.
– Спасибо, – сказал Эста. (За конфеты, за белый яичный белок.)
– Не стоит благодарности, – сказал Апельсиново-Лимонный Газировщик по-английски.
– Да! – сказал он. – Мон говорит, вы из Айеменема?
– Да, – ответила Амму.
– Я там часто бываю, – сказал Апельсиново-Лимонный Газировщик. – У жены там родня. Я знаю, где ваша фабрика. Райские Соленья, да? Это он мне сказал. Ваш мон.
