Вот и вся их переписка — и вот каково последнее слово Люси.
На сегодня с убийством собак покончено, черные мешки грудой свалены у двери, в каждом сокрыты душа и тело. Он и Бев Шоу лежат обнявшись на полу хирургической. Через полчаса Бев предстоит вернуться к ее Биллу, а ему — начать погрузку мешков.
— Ты никогда не рассказывал мне о твоей первой жене, — говорит Бев. — Да и Люси ничего о ней не говорит.
— Мать Люси была голландкой. Уж это-то она, наверное, тебе говорила. Эвелина. Эви. После развода она уехала в Голландию. Потом снова вышла замуж. Люси не ужилась с приемным отцом. И попросила, чтобы ее отправили в Южную Африку.
— То есть выбрала тебя.
— В каком-то смысле. Ну и кроме того — определенную среду обитания, определенные горизонты. А теперь я пытаюсь заставить ее вернуться назад, хотя бы на время. У нее есть в Голландии семья, есть друзья. Голландия, быть может, и не лучшая для жизни страна, но она, по крайности, не награждает человека ночными кошмарами.
— И?
Он пожимает плечами.
— Люси сейчас не склонна следовать моим советам. Говорит, что я не тот наставник, какой ей нужен.
— Но ты ведь преподавал в университете.
— Это не более чем случайность. Преподавание никогда не было моим призванием. И уж определенно я не испытывал потребности учить кого бы то ни было жить. Я из тех, кого принято называть учеными. Писал книги о давно умерших людях. Вот к этому душа у меня лежала. А преподавал я единственно ради заработка.
Она ждет большего, но у него нет настроения продолжать.
Солнце заходит, становится холодно. Сегодня они не совокуплялись; в сущности, они перестали прикидываться, что встречаются ради этого.
В голове у него — Байрон, одиноко стоящий на сцене, набирающий воздуха в грудь, чтобы запеть. Ему предстоит вот-вот отправиться в Грецию. В тридцать пять лет он начал понимать, что жизнь бесценна.
«Sunt lacrimae rerum, et mentem mortalia tangunt»
[41]
, — такими будут слова Байрона, теперь он в этом уверен. Что касается музыки, она маячит где-то вдали, но близко пока не подходит.
— Тебе не о чем тревожиться, — говорит Беев Шоу. Голова Бев прижата к его груди; вероятно, она слышит, как бьется его сердце, в такт биениям коего шествует гекзаметр. — Мы с Биллом присмотрим за ней. Станем почаще ездить на ферму. Ну и Петрас. Петрас не будет спускать с нее глаз.
— Петрас с его отеческой заботливостью?
— Да.
— Люси говорит, что я не могу вовек оставаться отцом. А я и представить себе не способен в этой жизни, что я не отец Люси.
Бев зарывается пальцами в щетку его волос.
— Все будет хорошо, — шепчет она. — Вот увидишь.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Дом воздвигли при общей застройке этих мест, и лет пятнадцать-двадцать назад, тогда еще новый, он выглядел довольно уныло, но с тех пор поросшие травой дорожки, деревья и ползучие растения, раскинувшие побеги по бетонным стенам, значительно улучшили его облик. У номера восемь по Растхолм-кресент расписная садовая калитка с переговорным устройством.
Он нажимает кнопку. Юный голос произносит:
— Алло?
— Я ищу мистера Исаакса. Моя фамилия Лури.
— Он еще не вернулся.
— Когда вы его ожидаете?
— Минутку.
Жужжание, щелчок замка, он толкает, открывая, калитку. Дорожка ведет к передней двери, у которой стоит, поджидая его, тоненькая девушка. На ней школьная форма: темно-синяя блуза, белые гольфы, рубашка с открытым воротом. У нее глаза Мелани, широкие скулы Мелани, темные волосы Мелани; если она чем-то и отличается от сестры, то большей красотой. Младшая сестра Мелани, о которой он уже слышал, вот только имени никак припомнить не может.
— Добрый день. Когда вернется отец?
— Занятия в школе кончаются в три, но он обычно задерживается. Да все в порядке, вы заходите.
Девушка, удерживая дверь открытой, вжимается в стену, когда он проходит мимо. Она жует хлеб, изящно держа ломоть двумя пальцами. Крошки на верхней губе. Его подмывает протянуть руку, стряхнуть их, и в тот же миг горячей волной накатывает воспоминание о ее сестре. «Господи, спаси и сохрани, — думает он, — что я здесь делаю?»
— Хотите, присядьте.
Он садится. Мерцает мебель, в комнате царит почти гнетущий порядок.
— Как ваше имя? — спрашивает он.
— Дезире.
Дезире, теперь он вспомнил. Сначала родилась Мелани, темная, потом Дезире, желанная. Наградить ребенка таким именем — значит как пить дать ввести богов в искушение!
— Меня зовут Дэвид Лури. — Он вглядывается в нее, но никаких признаков узнавания не замечает — Я из Кейптауна.
— У меня сестра в Кейптауне. Она студентка.
Он кивает. Он не говорит: я знаю вашу сестру, хорошо знаю. Но думает: плод с того же древа, вероятно схожий с первым до самых интимных подробностей. Но есть и отличия: по-разному пульсирует кровь, различно выказываются потребности страсти. Обе в одной постели — вот опыт, достойный короля.
Он вздрагивает, смотрит на часы.
— Знаете что, Дезире? Я, пожалуй, попробую поймать вашего отца в школе, только вы мне скажите, как ее найти.
______
Школа составляет часть жилого квартала: низкое, облицованное кирпичом здание со стальными оконными рамами и асбестовой крышей, стоящее посреди четырехугольного, обнесенного колючей проволокой двора. «Ф. С. Мараис» — гласит надпись на одной из приворотных колонн; «Средняя школа» — значится на другой.
Двор пуст. Побродив немного, он натыкается на табличку «Канцелярия». В канцелярии сидит, полируя ногти, немолодая пухлая секретарша.
— Я ищу мистера Исаакса, — говорит он.
— Мистер Исаакс! — зовет секретарша. — К вам посетитель! — И говорит ему: — Да вы входите, входите.
Сидящий за столом Исаакс начинает было привставать, замирает, недоуменно глядит на него.
— Вы меня не помните? Дэвид Лури из Кейптауна.
— О! — произносит Исаакс и садится. На нем все тот же великоватый ему костюм: шея тонет в вороте пиджака, из которого Исаакс торчит, будто остроклювая птица из мешка. Окна закрыты, пахнет застоявшимся табачным дымом.
— Если вы не хотите меня видеть, я сразу уйду, — говорит он.
— Нет, — откликается Исаакс. — Присаживайтесь. Я тут посещаемость проверяю. Вы не против, если я сначала закончу?
— Пожалуйста.
