— Какова, по-вашему, должна быть суть моего заявления?
— Признание вашей неправоты.
— Я уже признал ее. Без вашей подсказки. Я виновен по всем предъявленным мне обвинениям.
— Дэвид, ну что вы с нами в игры играете? Между признанием вины по обвинению и признанием собственной неправоты есть разница, и вы это прекрасно знаете.
— И что же, признание моей неправоты вас удовлетворит?
— Ну нет, — отвечает Фародиа Рассул. — Это означало бы поставить все дело с ног на голову. Сначала профессор Лури должен сделать заявление. А уж потом мы бы решили, довольно ли его, чтобы смягчить наказание. Торговаться же относительно содержания его заявления мы не станем. Заявление должно исходить от него, и формулировка должна принадлежать ему. Тогда мы сможем понять, насколько оно искренне.
— И вы полагаете, что по словам, к которым я прибегну, сможете понять, насколько я искренен?
— Мы поймем, каково ваше отношение к происшедшему. Поймем, действительно ли вы раскаиваетесь.
— Превосходно. Я воспользовался положением, которое занимал по отношению к мисс Исаакс. Я поступил дурно, о чем и сожалею. Этого вам достаточно?
— Вопрос не в том, достаточно ли этого мне, профессор Лури, вопрос в том, достаточно ли этого вал! Отражает ли сказанное ваши искренние чувства?
Он качает головой:
— Я произнес слова, которые вы хотели услышать, теперь вам требуется большее: вам требуется, чтобы я доказал их искренность. Это нелепо. Это вне рамок закона. С меня довольно. У вас есть регламент, вот и давайте его придерживаться. Я признал свою вину. И дальше этого идти не намерен.
— Хорошо, — произносит, не поднимаясь из кресла, Матабане. — Если к профессору Лури нет больше вопросов, я хотел бы поблагодарить его за то, что он встретился с нами, и пожелать ему всего наилучшего.
В первую минуту они его не узнали. Уже спустившись до середины лестницы, он слышит восклицание «Вот он!» и торопливый топот.
Они настигают его у подножия лестницы, кто-то даже хватает его, чтобы остановить, за полу пиджака.
— Вы не уделите нам минуту, профессор Лури? — произносит чей-то голос.
Оставив вопрос без ответа, он выскакивает в набитый людьми вестибюль, где многие оборачиваются, чтобы посмотреть на удирающего от преследователей рослого мужчину.
Какая-то девушка преграждает ему дорогу.
— Постойте! — говорит она.
Он отворачивается, вытягивает вперед руку. Вспышка. Девушка заходит с другой стороны. Ее волосы с вплетенными в них янтарными бусинами ровно свисают по обе стороны лица. Она улыбается, показывая белые зубы.
— Мы не могли бы остановиться и поговорить? — спрашивает она.
— О чем?
Прямо под носом у него появляется диктофон. Он его отталкивает.
— О том, как все прошло, — говорит девушка.
— Как прошло что?
Еще одна фотовспышка.
— Ну, вы же знаете, слушание.
— Об этом я говорить не могу.
— Хорошо, а о чем можете?
— Я вообще ни о чем говорить не намерен.
Вокруг собираются праздношатающиеся и любопытные. Если он хочет выбраться отсюда, придется проталкиваться сквозь них.
— Вы огорчены? — спрашивает девушка, снова поднося диктофон поближе. — Сожалеете о том, что сделали?
— Нет, — отвечает он. — Этот опыт меня обогатил.
Улыбка не сходит с лица девушки.
— То есть вы сделали бы это снова?
— Не думаю, что мне представится такая возможность.
— А если б представилась?
— Это нереалистичный вопрос.
Ей нужно большее, больше слов, чтобы напитать ими свой магнитофончик, но она не успела придумать, как подбить его на какую-нибудь оплошность.
— Чего с ним опыт сделал? — вполголоса спрашивает кто-то.
— Обогатил.
Смешок.
— Спроси его, попросил он прощения? — советует кто-то девушке.
— Да я уже спрашивала.
Исповеди, мольбы о прощении: откуда эта жажда унизить человека? Наступает тишина. Люди, которые его окружают, похожи на охотников, загнавших неведомого им зверя и не знающих, как его теперь прикончить.
Фотография появляется в студенческой газете на следующий день, под ней напечатано: «И кто теперь в дураках?» Он изображен возведшим глаза горе и протянувшим руку как бы в попытке схватить фотокамеру. Поза и сама-то по себе достаточно нелепа, но окончательным шедевром делает снимок перевернутая мусорная корзинка, которую какой-то молодой человек, ухмыляясь до ушей, держит над его головой. Игра перспективы создает иллюзию, будто корзинка сидит у него на голове, точно дурацкий колпак. На что может рассчитывать изображенный в подобном виде человек?
«Комиссия утаивает свой вердикт», — гласит заголовок. «Дисциплинарная комиссия, расследующая выдвинутые против профессора Дэвида Лури обвинения в домогательстве и неподобающем поведении, отказалась вчера сообщить что-либо о вынесенном ею вердикте. Председатель комиссии Манас Матабане сказал лишь, что полученные комиссией сведения будут представлены на рассмотрение ректора, который и примет соответствующие меры.
В ходе состоявшейся после слушания перепалки между представительницами ЖПН и Лури (53 г.) последний сказал, что находит опыт своих отношений со студентками «обогащающим».
Начало скандалу положили жалобы, поданные на Лури, специалиста по романтической поэзии, его студентками».
Матабане звонит ему домой.
— Комиссия подала рекомендации, Дэвид, и ректор попросил меня в последний раз переговорить с вами. Он готов воздержаться от крайних мер при условии, что вы сделаете от своего имени заявление, которое устроит и вас и нас.
— Манас, мы все это уже проходили...
— Подождите. Выслушайте меня. Передо мной лежит на столе набросок заявления, которое нас удовлетворило бы. Оно совсем короткое. Могу я прочитать его вам?
— Прочитайте.
Матабане читает:
— Я без каких бы то ни было оговорок признаю серьезность совершенных мною нарушений человеческих прав жалобщицы, равно как и злоупотребление властью, делегированной мне университетом. Я искренне прошу прощения у обеих сторон и готов принять любое уместное в данном случае наказание.
— А что это значит — «любое уместное в данном случае наказание»?
— Насколько я понимаю, вас не уволят. Скорее всего, вас попросят уйти в отпуск. Вернетесь ли вы со временем к преподаванию, будет зависеть от вас и от решения вашего декана и заведующего кафедрой.
— Вот, значит, как? Это и есть комплексное решение?
