Она предчувствовала, она знала. Она думала: хватит ли у меня сил, доживу ли я до утра. Все так гнусно. Темно. Чужой запах. Мертвящая тяжесть плоти, рука зажимает рот. Будто стволы деревьев опрокинуты на ноги, на грудь, на руки. В глазах темно и пляшут точки. «Есть еще бревна на свете, и лесные склады еще есть…» Есть еще спящая сила в земле, тайная сила, которая будет продолжаться в роду, сковывающая тело, как железо, прижимающая его вниз, так что оно оседает, теплое, влажное, удушающее, полное крови, под ним не пошевельнуться. Ткани и острые маски на коже, врастающие в нее навечно. Напряженный, немелодичный и жестокий ритм, слюна в лицо, свежая, похожая на бальзам, как у детей, обычно все происходит быстро, скоро пройдет, у нее сердце животного, которое знает, что случится, прежде, чем его забьют, но идет куда указано и умирает, потому что готово заплатить цену за жизнь, зная, чего она стоит…
Приходит Будиль, она неожиданно возникает перед ней, потому что Будиль вся слух и зрение и слышит то, чего не слышат другие, и стон, застрявший в горле, и шаги, о которых другие не подозревают, и мышиный писк, она еще раз вызывает такси спокойным голосом, но в этот раз не говорит, что срочно.
Нина этого не помнит, но знает. Вон, говорит кому-то Будиль. Уходи. Вон отсюда. Прочь. Всю дорогу домой, пешком. Говорит тихо, чтобы Агнес и никто другой не проснулись. Это профсоюзник вернулся, догадывается Нина.
— И если мы тебя еще раз увидим, ты — покойник.
Все сухо, он слишком пьян. Грудь исцарапана. Она никогда не будет спать голой. Будиль ведет ее наверх и включает душ, меняет белье, пока Нина в душе, тихо, чтобы Агнес не проснулась. На окнах выступает пар, но не исчезает, и себя не отчистить. Во сне все объясняется само собой, но это искусство нельзя вынести из сна.
Будиль кутает ее в полотенца и ведет в комнату, одевает на нее ночную рубашку через голову, подтыкает под ней одеяло и сидит рядом, пока она не засыпает, спрашивает пару раз:
— Все в порядке?
Как бы она хотела, чтобы в ней проснулся стародавний плач, но ничего не выходит.
С утра темно. Ничего не видно, так бывает, когда ветер с гор, когда солнце перестает светить. Она прибита к земле гнилым морским воздухом, как птица, мокрая и взлохмаченная. День какой-то ненастоящий, небо тяжелое от влаги, мир на раз-два-три становится блестящим и мокрым. С неба падают капли и булькают по вагонке, темная листва шумит над гравием.
Появляется Будиль:
— Все в порядке?
Позже:
— Все в порядке?
По большому счету никакой разницы. И раньше такое случалось.
— Где Агнес?
— С Агнес все хорошо. Агнес у Ады. С ней все в порядке.
— Надеюсь хотя бы, что ее не изнасилуют слишком рано.
— Нина! Что ты несешь!
Что еще остается делать, только прибираться. Эмменталер не тронут, и рокфор не тронут, может, их можно отдать в магазин и вернуть деньги? Солнце печет, под большими деревьями прохладно и тихо.
Газеты пишут
На первой полосе:
«Соседи пансионата Грепан в смятении»
НЕ МОГЛИ УСНУТЬ ОТ ПЬЯНОГО ШУМА
Маленькая удачная фотография Нины, бледной и озабоченной, рядом с разъяренной Будиль, потрясающей кулаками:
«Шансы получить лицензию на алкоголь приближаются к нулю после очередных шумных выходных в Трепане.
Даже курсы по борьбе с алкоголизмом превратились в настоящую пьянку.
— Это действует на нервы, — говорит Гитте Рамлёс (52 года). Она одна из соседок пансионата. — Раньше в период отпусков здесь был рай, теперь мы даже не можем посидеть вечером в саду, нам все время мешает громкая музыка, крики и шум.
Рамлёс — не единственная соседка, отреагировавшая на шум. Несколько соседей собрались подать заявление в полицию за нарушение порядка.
— Должно быть, это просто недоразумение, — говорит руководитель курсов Будиль Грюе нашим корреспондентам. — Соседи всегда были с нами приветливы. Тем не менее корреспондентов не пустили освещать курсы Фанни Дакерт „Радость трезвой жизни“ в прошедшую субботу — семинар, на котором многие, завязавшие с употреблением алкоголя, очевидно, вернулись к старым грехам.
Насколько известно нашим корреспондентам, Грепан получил только временную лицензию с ограничениями и ясным указанием времени, когда следует прекращать подавать алкоголь.
— Здесь же никто не следовал ограничениям, скорее, все вели себя безгранично свободно, — говорит Гитте Рамлёс».
— Да, конечно.
— Да, конечно?
— Не каждый оказывается на первой полосе газет.
— Нина! Послушай, что ты несешь!
— Я слушаю.
— Нина, все очень серьезно.
— Да.
Они еще не успели сложить газету, как позвонил директор предприятия, на котором работал один из консультантов, и попросил вернуть деньги, заплаченные за курс. Он говорит о нескольких участниках, уточняет директор. Если дело не разрешится в течение недели, он наймет адвоката.
— Да, конечно.
— Да, конечно? Нина!
— А что мне сказать?
— Ну да, понимаю.
— Я ничего не могу поделать, все уже случилось.
— Ты можешь плакать, проклинать, умолять!
— Я пробовала, не получается.
— Что-то в тебе меня пугает.
— Думаю, все будет хорошо. Все обычно как-то утрясается.
— А я думаю, завтра пойдет снег!
— Ты меня не понимаешь, это разные вещи.
— Да?
— Я имею в виду, я думаю по-другому. Это как когда говоришь: думаю, любимый меня любит.
— Нина! У тебя нет любимого.
— Мне кажется, он меня любит, но я никогда не узнаю наверняка. Я думаю, все будет хорошо, я доверяю, и опыт это подтверждает, все вокруг работает на меня, вера указывает правильную дорогу.
— То есть, ты хочешь сказать, тебе повезло в жизни? — Да.
— Посмотри на себя, ты разорилась. Твое имя опорочили! Двенадцать часов назад тебя изнасиловали.
— Я забыла.
Нина! Если ты только поймешь, что случилось, ты можешь поменять значение этих событий. Друг мой. Я тебя прошу. Мы начинаем с одинаковыми желаниями и заканчиваем общим для всех пониманием. Только оно приходит слишком поздно, всегда слишком поздно, и это сильно сбивает с пути. Ас кем можно поделиться этим пониманием, когда наконец-то оно на тебя снизошло, если никто вокруг не хочет слушать, пока не станет слишком поздно.
