Дама с прической добавляет громкости своему хныканью, чтобы ее не забыли во время шумихи вокруг ударника. У нее есть определенные физические потребности, говорит она, хотя многие не верят, что они бывают у женщин в ее возрасте.
У профсоюзного деятеля тоже есть физические потребности, он танцует без партнерши и без аккомпанемента, виляет бедрами, прыгает к стулу, расстегивает рубашку и рвет ее с себя с ревом, демонстрируя бледную грудь и волосатый живот. Больше оголиться у него не получается из-за пуговиц на рукавах, ему требуется помощь танцующей бабушки, которая кружилась так много в дальнем углу столовой, что ее отнесло к «Березовому лесу». Теперь она сосредоточилась на рукавах рубашки профсоюзника, через какое-то время она их расстегивает, он стаскивает рубашку, колотит себя в грудь кулаками:
— Me Tarzan, you Jane
[18]
! — поднимает бабушку в воздух и проходит с ней по комнате, она визжит и кричит, что он не смеет так поступать с пожилой хрупкой женщиной, но не хочет отпускать его, когда он наконец-то ставит ее на стул.
Хоровой регент посылает фотографию хора девочек вокруг стола. Двадцать одна хористка, а в центре он сам.
— Это с гастролей в Польше. Мы пели в четырех церквах, а хор из Польши приезжал потом к нам и выступал.
— Чудесно! Наверно, очень интересно, — говорит бабушка, растящая внуков.
— И не говорите!
Они пьют друг за друга, таких прекрасных и интересных. Женщина-консультант, которая собирается учиться на психолога в Осло, анализирует на лестнице психику мужской части курсистов. Зависимость от матери и внутренняя пустота, ненависть к отцу.
— Может, и так, а с кофе коньяк подают?
— Я не завишу от матери, она умерла, когда мне было десять!
— Так вот об этом и речь.
Профсоюзный деятель вырвался из бабушкиных объятий и заметил женщину, желающую развестись, когда дети вырастут. Она дошла до седьмого года замужества, когда он прижал ее к себе и положил руку ей на одну грудь. Женщина остановила монолог, но рот остался открытым.
Он воспринимает это как верный знак, кладет другую руку на другую грудь, это занимает полсекунды, тут она кричит что-то о насилии, о том, что она замужняя женщина:
— Мой муж тебя убьет!
С воплями она выбегает из комнаты, за ней следует бабушка, растящая внуков, а также дама с прической.
Профсоюзник замечает Будиль и смотрит на нее внимательным долгим взглядом:
— Где-то я тебя видел.
— Да?
Он подходит ближе, наклоняется вплотную к ее лицу:
— Мы не знакомы?
Будиль не отвечает.
— Сколько тебя зовут? Я здесь часто бываю?
Будиль поднимает палец, это значит, Нина должна принести резервное шампанское из холодильника. Нина приносит, оно должно быть хорошим. Через открытую дверь туалета в гардеробе она видит, как бабушка утешает оскорбленную женщину, а в это время дама с прической блюет в раковину, и она терпеливо водит в блевотине правой рукой, чтобы наполовину переваренные мидии исчезли в водостоке.
Будиль и Нина незамеченными покидают общество и садятся под яблоней в темноте. Трава скользкая и прохладная.
— Агнес спит?
— Спит. Аду позвали домой, и Агнес легла. Она молодец.
— Она, друг мой, принцесса.
— Да.
— Даже слишком принцесса.
— Что?
Дует слабый ветер с берега, море блестит, если не сопротивляться, можно выскользнуть прямо на воду.
— Спасибо, Будиль. Ты мне помогла.
— Мне самой приятно, друг мой, очень приятно.
— Я тебя люблю.
— Я знаю, Нина. Я тоже тебя люблю.
— Надеюсь, так будет всегда.
— Это — чувство, которое не проходит.
Как корабли, любимые морем, лодки, от которых море напоминает пещеру.
— Но я немного беспокоюсь, — говорит Будиль.
— За что?
— За тебя, дружок.
— Да?
Раздается звон бьющегося стекла, в доме кричат.
— Ты неосторожна, Нина, и не умеешь предвидеть.
In vino veritas
Из столовой доносится оглушительный грохот. Нина бежит через лужайку, а Будиль вынуждена покинуть мирное местечко под деревом. Профсоюзный деятель накинулся на мужчину в конце стола, который еще до атаки скорее лежал, а не сидел на стуле, на стене за ним чудесная полоса на обоях. Он его спровоцировал, слышите, вы, украл у него неразведенную женщину:
— Ах ты, скотина!
Скотина лежит на полу, у него разбиты очки, он защищается от ударов руками, регент оттаскивает профсоюзного деятеля за одну руку, но получает тычок в подбородок другой и падает, ударник собирался вмешаться в бой, но передумал, увидев, к чему все идет. Женщины кричат:
— Он рехнулся! Он псих!
— Нет, — подавленно замечает Будиль, — он просто романтик!
Терпение ее достигло предела. Длинными пальцами правой руки она хватает профсоюзника за ухо, сжимает его и тянет вверх, слезы выступают у него на глазах, и перекошенный рот издает: ой!
Держа мобильный в левой руке, она вызывает такси и просит приехать скорее, — дело срочное, добавляет она для пущей убедительности. Разговаривая с диспетчером, она выводит всхлипывающего мужчину за дверь и сталкивает его с лестницы:
— Вон! Мелкий человечишка, ты плохо себя ведешь. Иди домой пешком!
— Пешком? — заикается он.
— Это я образно, кретин.
Она бросает ему вслед рубашку и приказывает одеться.
Смущенный, он надевает рубашку.
— Я сделал что-то нехорошее?
— Да!
— Ой-ой-ой!
Он жалобно хнычет:
— Лучше мне не жить.
— Да уж, так было бы лучше и для тебя, и для нас.
Вслед за такси приезжают журналисты на своей машине. Они чихнуть не успели, как журналист и фотограф уже обошли дом и стоят в открытых дверях со стороны сада. Нина устала.
Будиль с яростью отправляет их прочь, закрывает двери, окна, гонит народ в кровать, выключает музыку и убирает бутылки. Через час уборки и цыканья сама Будиль предпоследней отправляется спать.
Только Нина не может спать, только Нине надо ходить по дому, прибирать, крадучись в темноте, пока все не будет чисто и готово к восходу солнца. Она водит по столам тряпкой и пьет за то, чтобы стало достаточно темно, притом достаточно быстро. Все равно, куда бы мы ни отправлялись, мы не успеваем найти то, что искали. Комнаты чистые и пустые, но она не может вырваться из них и подняться к себе. Она еще не спала внизу, она еще не заключила с ними окончательного мира, не благословила своим сном ни столовую, ни библиотеку. Она открывает двери, чтобы уловить ночной запах и услышать шум листвы, забирает свое одеяло, раздевается и ложится на диван в окружении томиков Осхильд Бренне.
