– Ее дочь, – пояснил Слейтер. – Ты только погляди на нее, Микс. Значит, был ребенок?
– Это дочь Нуссетты?
– Ш-ш! Смотри! Господи, это она. Вылитая.
Девушка села расчесываться, а мы оба, стоя бок о бок в грязном узком проулке, любовались ею, пока она не задернула шторы, оставив нас в темноте.
На Джалан-Кэмпбелл мы сели в такси. Ехали молча. Про деньги Слейтер, видимо, забыл. Он был бледен, измучен, сражен наповал. Мы распрощались в фойе – условились, что в шесть утра встречаемся на завтраке, а часом позже едем в аэропорт.
25
Перед сном я попыталась осмыслить услышанное: выходит, я неверно представляла себе начало собственной жизни, я была крещена в крови, воспитана в тайнах и недомолвках, вот почему я стала тем, кто я есть.
Но белое детское платьице, залитое материнской кровью, по правде сказать, пугало не больше, чем выдуманные мною самой ужасы. Как бы ни повлияло на мою жизнь неверное представление о Джоне Слейтере, результат меня устраивал. Я бродила по разным кривым дорожкам, но в итоге набрела на «Бесплодную землю», все равно – и я увидела, как рушатся все законы, и в головокружительных разрывах, в ослепительных зияниях проступает неведомая мне дивная и страшная гармония. Этой поэзией я жила, над ней ломала голову, вглядывалась в эту загадку, сдирала с поверхности струпья, чтобы разглядеть коралловый риф. Само собой, стихи мне и прежде читать доводилось, но к такому я не была готова, и как бы я, ненавидя Джона Слейтера, ни старалась разоблачить претенциозность его поэзии, добравшись до «Бесплодной земли», я распознала истину и тайну. И теперь у меня не было желания что-то изменить в прошлом.
Пожалуй, более всего в тот вечер меня поразило разоблачение сексуальных пристрастий моего отца. Вот что меня разбудило посреди ночи. Не зря Слейтер предостерегал – напрасно я полезла в родительскую спальню. Даже после трех больших порций скотча тревожные картины кружились в голове. Час за часом, постепенно свыкаясь, я соединяла Бычка с мужчинами из числа наших знакомых. Я подбирала ему пару. Бычок и Сквайр – что из этого получится? А вот он слился в объятиях с садовником – папины усы с одной стороны, щетинистый подбородок Уилки – с другой. Впрочем, теперь уже я не узнаю всей правды. Интересно, Бычок молился в церкви, чтобы Господь его простил? Закончив акт, считал ли его животным, грязным? Нет, такого я ему не желала. Пусть себе подымается на холм с блондинистым мальчиком-актером, как в рассказе Слейтера. Пусть вместе гладят лошадку, и лорд Вуд-Дугласс просунет руку, только что гладившую конский бок, между ног своего юного спутника.
Когда задним числом желаешь счастья покойнику, в глубине души печешься вовсе не о нем. У меня, как и у папочки, есть свой секрет.
Я обмолвилась, что избегаю секса. Если громко заявить об этом, да еще по возможности изуродовать себя, люди поверят. Однако – к счастью или несчастью – это не вся правда. Прежде мои склонности казались мне уникальными и, пожалуй, извращенными, но теперь я поняла, что и в этом я – дочь своего отца.
Нет, я отнюдь не распутница. Живу я, словно монах в келье, посреди беспорядка: рукописи, кошачий корм, наполнитель для кошачьего туалета, газ в плите, шиллинг в счетчике. Но я вовсе не кроткая овечка – кроткой меня никто бы не назвал.
Я предупредила Слейтера насчет ревнивой кошки, однако на самом деле тайной моей жизни – вот уже более четверти века – была Аннабель. Мы познакомились в гнусной закрытой школе, куда меня услали, когда Бычок слетел с катушек. Годами, пока там не появилась Аннабель, я неистовствовала в неукротимой ярости. Училки со мной не справлялись. Не будь я достопочтенной Сарой Вуд-Дугласс, меня бы давно отчислили, поскольку я с самого начала вела себя скверно, а когда в школу поступила Аннабель, считалась уже безнадежной. Ей было пятнадцать, когда мы впервые встретились, и уже тогда ослепительна: очень бледная кожа, а волосы – волнистые и совсем черные, широкий рот, миндалевидные темные, лукавые глаза. Я влюбилась в первую же неделю нового семестра, увидев, как Аннабель играет в теннис. Маленькая, субтильная, но в ней было столько изящества и столько огня, она негромко вскрикивала каждый раз, ударяя по мячу. Господи боже. Разумеется, она и не думала завести меня. Она-то не была дурной девчонкой, а потому мне пришлось нелегко, пока я сумела привлечь ее внимание и пока Аннабель поняла, как сильно я нравлюсь ей. Вообще-то я терпением не отличаюсь, но Аннабель не оставила мне выбора. С того дня, как я потеряла от нее голову, и до первого поцелуя прошел целый год – прекрасный год мучительного томления и почти незаметных побед.
Летом рассеянная мать позволила Аннабель погостить в Алленхерсте, и долгие дни, пока Бычок болтался в Лондоне – других дел, кроме как пообедать в столице, У него не имелось, – моя умница, моя крошка целиком принадлежала мне. Порой я повергала ее в шок, но еще чаще – доводила до восторга, пока не проникла в самые заветные ее уголки.
Теперь Аннабель живет неподалеку от Кью, там она пользуется завидной репутацией, но за покупками ездит в Кенсингтон, раз или два в месяц – как повезет. Об этой стороне моей жизни не знает никто. Мы с почтенной домохозяйкой обедаем вместе, она жалуется мне на детей, я – на журнальные дела. Ходим вместе по магазинам. А потом, во второй половине дня, возвращаемся на Олд-Черч-стрит.
Мы обе такие благовоспитанные. Даже в моей квартире, за плотно закрытой дверью, разрешаем себе разве что поцелуй. Не стану отрицать, живу я в свинарнике, и Аннабель с этим смириться не может. Она принимается за уборку, я упиваюсь ею. Аннабель легко и изящно движется по моему дому, как некогда – по теннисному корту, и тут уж у меня только секс на уме. Я лежу на диване и молча наблюдаю за ней. Аннабель нравится, что я такая высокая, такая длинная, и я простираюсь во всю длину – носки вытянуты, руки за головой, – отдыхаю от напряжения, от постоянного желания съежиться.
Аннабель улыбается, но наш миг не наступит, пока она не поведет меня мыть голову, а потом будет сушить ее, наложит мне косметику на лицо, объясняя, как хорошо оно вылеплено, какой точеный носик, и все это – для нее одной. Она подносит мне зеркало, и я вижу, что это – правда. Я хороша собой, но только для нее, только с ней, и это – моя тайная жизнь.
В понедельник ночью, в Малайзии, я вертелась и крутилась в постели часов до четырех. Потом утешила себя сама и наконец уснула.
26
Очевидно, Слейтер всегда с легкостью лгал женщинам, и все же очередной его выверт меня потряс.
– Спи себе, – сказал он, позвонив в шесть утра. – Самолет сломался, рейс отменили.
Лишь через пять лет, когда наша дружба окрепла, он признался: не авиакомпания, а он лично отменил наш вылет.
Своей немыслимой ложью он, конечно же, напрочь вырвал меня из сна. С одной стороны, новость хорошая – появился шанс завладеть рукописью. С другой стороны, на завтра, четырнадцатое, намечался совет директоров. Пятнадцатого лорд Антрим отбывал в Италию. В его отсутствие миссис Маккей не соизволит приехать из Манчестера, а без ее чековой книжки, грубо говоря, и совет собирать ни к чему.
