– Мне так жаль.
– Я знаю этих людей. Вы не знаете-ла.
Я думала, Чабб что-то добавит, но он упорно отворачивался. Китаянка спустилась по лестнице и встала внизу, в полумраке, выжидающе глядя на меня.
Потом обернулась к Чаббу и заговорила с ним – сердито, как мне показалось.
Старик взял разводной ключ и попытался открутить гайку с оси, но руки у него так дрожали, что он опустил инструмент.
– Видите, во что я превратился, мем, – сказал он. Я не знала, что ответить на это. Словно грешник в аду, словно каторжник, вращающий кабестан на тонущем судне, он был навеки прикован к существу, которое сам породил.
23
Однако жалость тут же сменилась отвращением, таким сильным, что я содрогнулась. Помимо прочего, я считала себя виноватой, ибо, зная тяжелое положение Чабба, все-таки придумывала способы выманить у него стихи Маккоркла. Уж можете мне поверить – я бы пустила в ход любую, самую подлую наживку, лишь бы вырвать эту рукопись. Симпатичного мало, но для меня ничего нового: в первый же год учебы в Сент-Мэри я поняла, что я за дрянь.
Вернувшись в холодный и все-таки затхлый гостиничный номер, я еще с час нервничала и терзалась, а затем принялась корнать волосы. Сперва отстригла противный хохолок – в точности как у попугая, – а потом, как всегда, не смогла остановиться. Аннабель прикрикнула бы на меня, но Аннабель оставалась дома, в топи уныния, пила джин с тоником, обкусывая прелестные ноготки. Никто не мешал мне работать ножницами, пока я не превратила себя в чучело. Я покрыла новую прическу «Брилкримом», надеясь, что получится вольный художник или нечто вроде того. Льняные брюки с пиджаком срочно требовалось погладить, но другой одежды под рукой не было, так что я надела мятый костюм и спустилась в «Паб». Слейтер, естественно, уже заседал там, но мне было так скверно, что и Джон не мог бы помещать мне выпить двойной скотч.
– Итак? – спросил он, отодвигая бумаги, чтобы мой стакан не оставил на них влажного пятна. – Обыватель из Порлока
[61]
отправился на Савил-Роу
[62]
?
Я не могла пересказать ему, что случилось тем утром на Джалан-Кэмпбелл – о том, как оборванец обрабатывал железяку, и тем более о том, как – тягостное воспоминание – он пробирался, таясь, в тени пятифутового навеса. К счастью, внимание Слейтера тут же переключилось на мои волосы.
– Сядь рядом, Микс.
– Ужасно выгляжу, а? – Я опустилась на банкетку, подставляя голову для осмотра.
– Милая девочка моя, ты так красива, что не сумеешь изуродовать себя, как бы ни старалась. Помню, как ты вернулась из Уэльса после того, как тебя выперли из «Леди-Маргарет-Холл»
[63]
. Словно дикий зверек, пахла козами, репей в волосах – и все равно ты не выглядела ужасно.
Когда Слейтер произносил комплименты, он уже не мог остановиться, но я посмотрела на него в упор и заставила опустить взгляд.
– Но все-таки, малышка, завтра в Лондоне тебе стоит заглянуть в «Сэссун». Молли всегда ходит туда. Она сможет записать тебя вне очереди.
– Завтра?
– Завтра тринадцатое. Завтра мы уезжаем, четырнадцатого будем в Лондоне.
– Но мы так и не поговорили, – пролепетала я и неожиданно для себя разрыдалась. – Вы все время прячетесь от меня. Бросили тут одну. Я вас не понимаю. И вообще, я не поеду. Не могу. Нужно закончить дела в Куале-Лумпур.
– Какие дела, дорогая?
Если б я призналась, с ним бы приключилась истерика. Я лишь покачала головой.
– Какие дела? – Слейтер потянулся к моей руке, я не отнимала ее, но слезы не унимались. – Микс! – сказал он. – Я был занят. Ты уж извини.
– Чем занят, Джон?
Он причмокнул губами, и я сообразила: быть Слейтером отнимает много времени.
– Только не пишите об этом в «Нове», – предупредила я. – Кому охота знать подробности?
– Полно, Сара, не плачь. Какая тебе разница, что я делал? Ты же меня терпеть не можешь. Издавна.
– Я не обязана любить вас, черт побери!
В груди скопилась скорбь – черная, густая, омерзительная даже для меня.
– Ты обещал поговорить, – повторила я. – За этим я и поехала.
Слейтер осторожно обнял меня, помог мне встать.
– Хорошо, – сказал он. – Пойдем?
– Нет, нет! Мы должны поговорить, Джон.
– Да, – согласился он.
Оставив на столе машинку с бумагами, он повел меня прочь и не убирал руки с моего плеча, пока мы не сели в такси.
Теперь я знаю, что он повез меня на Джалан-Петалинг, а тогда видела лишь какой-то ночной рынок, где было многолюдно и шумно, я не разбирала его слов, и в итоге Слейтер завел меня в убогий ресторанчик с мокрым цементным полом, где посетители мыли руки под струей из шланга.
Он заказал пива, нам подали огромное блюдо хрустких креветок. Слейтер съел парочку, но больше смотрел, как ела я.
– Кажется, я знаю, о чем ты хотела поговорить, – начал он. – Ты ведь понимаешь: я и сам хочу.
Рот у меня был забит креветками. Я не могла остановиться, разжевывала головы и хвосты, давилась, когда в горле застревали мелкие клювы.
– Какой вопрос интересует тебя в первую очередь?
Я на миг прервала безумный пир.
– Порой я воображала, что вы – мой отец, – сказала я.
Слейтер рассмеялся.
– Но у меня глаза Бычка.
– И волосы тоже его, очень даже красивые, я бы сказал, густые, пышные. Не надо их так уродовать.
– Я не знаю, почему она это сделала.
Слейтер напряженно слушал. Взгляд его был внимателен и требователен, глаза, средоточие его сексуальной привлекательности, четче выделялись благодаря складам на лбу.
– Ты ее бросил, – продолжала я. – Так или не так?
– Микс, милочка, как я мог ее бросить? У нас с ней ничего не было.
Но ведь он имел стольких женщин, даже сейчас, этим и славился. Он поимел мою мать, вогнал член по самые яйца, этот образ преследовал меня всю жизнь.
– Неправда, Джон! Вы сами знаете: неправда. Даже тогда, в девять лет, я прекрасно видела, что между вами происходит.
– И что же?
– Разве дети слепы? Я видела, как она тебя целовала. Вы думали, ребенок не обращает внимания на такие вещи? Стоит папе отойти, и мама целует чужого дядю с такой жадностью, словно хочет скушать его на завтрак. Она целовала вас прилюдно, перед всеми. Вам обоим насрать было – пусть все смотрят.
