Все еще держа в правой руке письмо, левой он просеивал эту мелочь.
– Откуда они взяли цену-ла? Вы им сказали?
– Да, – беспомощно подтвердила я. – Я сказала, что костюм был совсем старый.
Склонив голову набок, он посмотрел на меня. Черт бы побрал этого негодяя. Он смеялся.
– Вы очень добры, – сказал он. – Очень, очень добры.
Я почувствовала, как кровь прихлынула к голове.
– Завтра понедельник, – сказал он. – Приходите пораньше. Пойдем вместе к портному-ла. Может, я взамен дам вам стихи.
Я обрадовалась – так обрадовалась, что поцеловала его дряблую чумазую щеку.
Разумеется, со Слейтером я своими редакторскими амбициями не делилась. Тот к восьми часам вечера завладел большим угловым столом, за которым прежде располагались летчики со стюардессами. Раскрыл свою «Оливетти Валентини», с важностью обложился бумагами, погрузившись, по всей вероятности, в трескучую статью для «Новы». Вот павлин. Так-то он разменял свой талант.
– Хорошо, – сказал он, услышав, что в понедельник мы идем к портному. – Рад за беднягу.
Его великодушие могло бы насторожить меня, учитывая, как он был сперва враждебен.
– Просто нищий, – продолжал он, будто с самого начала не имел в виду ничего, кроме чистой благотворительности. – Жалкая жизнь, а, Микс?
С минуту мы помолчали. Слейтер упорно размышлял о чем-то, и я никак не могла догадаться, о чем, пока он не спросил – довольно резко, – что у меня запланировано на вечер.
Тут меня осенило: он все-таки собирается поговорить о моей матери.
– Поужинаем вместе? – предложил он.
– Если хотите.
– Я загляну через полчаса?
Хотя я добивалась именно этого разговора, сейчас от страха у меня подкашивались ноги. Я считала: этот мудак убил мою маму. Я поднялась в комнату и ждала, прикидывая, какие еще мерзкие тайны мне предстоит узнать.
Но и Слейтер, похоже, волновался не меньше. Во всяком случае, он так и не позвонил, и в тот вечер я легла спать голодной и все же с облегчением.
В понедельник спозаранку Кристофер Чабб поджидал меня. Когда я вошла в мастерскую, он поднял руки и смущенно скривился. Просторная рубашка-хаки и лоснящиеся черные брюки явно достались ему от человека покрупнее. Хоть я и славлюсь полной бестолковостью по части моды, я бы и то постеснялась такое надеть.
К счастью, по дороге я заприметила два китайских ателье, одно – всего через два дома. Как можно быстрее я повела Чабба туда. Он толком и не понял, что я делаю.
Портной был ростом примерно с Чабба, худой, веснушчатый, с маленькими ушами и сморщенным лицом былого жокея. Он вежливо улыбнулся мне, однако стоило ему глянуть мне через плечо, приветливость с лица как ветром сдуло.
– Чхе! Чего надо?
Я попросила показать образцы ткани. Он словно и не слышал.
– Не открыто, – нахмурился он. – Закрыто сегодня. Очень занят.
И на этом разговор оборвался – Чабб попятился, я тоже оказалась на улице, портной уже запирал лавочку.
– Очень занят, – рявкнул он. – Очень жаль.
Опешив от такой наглости, я даже не сразу поняла, как сильно меня оскорбили.
– Приду попозже, – сказала я.
– Не приходить, – отрезал он, опуская жалюзи и задвигая засов. – Очень долго занят.
Я обернулась к Чаббу – тот стоял на щербатом тротуаре, безмятежно сложив руки на груди.
– Эти портные-ла плохие, – произнес он. – Дорогие. Обманут нас. На Бату-роуд гораздо лучше.
Я подумала, что нас выгнали из-за странного наряда Чабба. Во втором ателье, в двух шагах от первого, я с порога изложила дело:
– Хороший костюм моего друга испорчен. Нам нужен другой, как можно скорее.
Этот мастер выглядел вполне вменяемым: в прекрасно пошитом темном костюме, в голубой рубашке с белым итонским воротничком и чуть ли не с галстуком частной школы. Но едва он сообразил, что я заказываю костюм для его соседа – тот в нерешительности маячил в дверях, – как тут же показал себя страшным снобом, вздохнул, понурился.
Я по-женски начала было обсуждать материал, но портной устоял перед моим напором.
Прищемив большим и указательным пальцем переносицу, он выждал, пока я закончу.
– Миссус, можно задать вопрос? Вы знакомы с этим человеком?
– Он – знаменитый поэт.
– Нет. Это не так.
– Он – мой друг.
– Вы покупаете ему костюм?
– Да.
– Мадам, вы, пожалуйста, оставьте его.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он не ваш друг. Он не человек.
– Он – поэт.
– Мадам, доктор видел его, когда он появился на Джалан-Кэмпбелл. Поздно ночью, прямо посреди улицы. Без ног-ла.
Я оглянулась на Чабба, но тот скрылся.
– Вот видите, – сказал портной. – Он ушел. Испугался, когда я сказал вам про него.
– Что значит «без ног»? Пьяный?
– Не пьяный. Он появился на улице посреди ночи. Не человек, миссус. Без ног, понимаете?
Так что же, Кристофер Чабб парил ночью в воздухе над Кэмпбелл-стрит, будто на картине Шагала? Портной – звали его, между прочим, Артур Фэтт – казался вполне цивилизованным и даже просвещенным человеком.
Такие призраки, сообщил мне мистер Фэтт, похожи на пиявок: они сосут кровь, а человек хиреет и умирает. Понятно?
Я поняла одно: Кристофер Чабб ухитрился восстановить против себя всех соседей. Когда он вновь возник на пороге ателье, с ним обошлись, словно с бродячим псом.
– Пошел! – крикнул Фэтт. – Мы не говорим с тобой. Иди, иди!
И этот грубый возглас поразил меня меньше, чем явный испуг Чабба. Бочком пробираясь к своей мастерской в уродливо болтавшейся одежде, он был похож на какую-то жалкую, замученную тварь.
– Спросите миссис Лим, – посоветовал мне Фэтт, энергично вращая рулон бледно-голубого полотна. – Он пьет кровь.
– Ничего не понимаю.
– Чхой! Не понимаете? Спросите у него. Миска для супа – знаете? Нальет кровь в миску и пьет.
– Нет.
– Нет? Не хочу спорить. Всегда рад вам, мадам, но без него.
И этот портной тоже запер свою лавку, а я отыскала Чабба на задворках веломастерской. Он угрюмо трудился над перевернутым вверх колесами велосипедом и даже не обернулся, когда я подошла. Сняв цепь, он аккуратно намотал ее на трясущуюся руку.
– Не стоит вам вмешиваться в это, – устало сказал он.
