Прокурор: Какой человек?
Вайсс: Лирический герой стихотворения.
Прокурор: С чего вы это взяли – исследует тело? Я ничего подобного здесь не вижу.
Вайсс: Все, чего он касается, напоминает ему о загадке человеческой жизни…
Прокурор: Где тут сказано о загадке человеческой жизни?
ЗАСЕДАНИЕ ПРЕРВАНО
Почему было прервано заседание? Протокол не уточняет, но Чабб запомнил каждую мелочь и мог реконструировать для меня эту бредовую сцену.
– Тупица! – выкрикнул хриплый, некультурный голос.
Вайсс вздрогнул.
– Тишина в зале! – потребовал судья.
– Отвечайте на вопрос! – настаивал прокурор.
Но Вайсс не мог оторвать глаз от человека, подавшего «реплику с места». Лицо у него сделалось, точно вареная требуха.
– Продолжайте, мистер Вайсс.
Запинаясь, Вайсс пробормотал, что самая суть стихотворения «в его неуловимости и неизъяснимое». В переднем ряду яростно заскрипел стул, и это сбило Вайсса с мысли. Он попытался еще добавить, что упомянутый в шестой строке позвоночник «на самом деле составляет часть мозга», что автор связывает его с той «проницательной и любознательной частью мозга», которая пытается проникнуть в «тайну бытия».
Прокурор: Какая еще проницательная и любознательная часть? Где вы это видите?
ЗАСЕДАНИЕ ПРЕРВАНО
В протоколе ни слова ни сказано о нарушителе спокойствия с хриплым, некультурным голосом.
– Спросите автора, на хрен! – восклицал он. – Спросите автора, фарисеи блядские!
И о судебных приставах здесь не упомянуто. Они с шумом ворвались в зал. Какая-то женщина вскрикнула, об пол хрястнул стул. Из общей свалки вновь вынырнули приставы, повисли на крупном мужчине с диковатыми темными глазами, с черными волосами до плеч.
– Ура культуре! – ревел дикарь. – Зиг хайль!
Он обернулся к суду и поднял руку – не в нацистском приветствии, какого можно было ожидать после этого вопля, но словно благословляя. А потом, тряхнув плечами, словно освобождаясь от чересчур теплого пальто, сбросил с себя приставов и с неожиданной грацией, легко ступая на носки, распрямив спину и плечи, вышел из притихшего судебного зала.
Затем произошло нечто, на взгляд Чабба, еще более дикое: прокурор, словно ничего не желая замечать, спокойно продолжил допрос:
Прокурор: Не думаете ли вы, что любой нормальный человек заподозрит здесь в слове «указатель» намек на половой член в состоянии эрекции?
ЗАСЕДАНИЕ ПРЕРВАНО
И тут Вайсс агрессивно ткнул пальцем в сторону Чабба, поникшего на кедровой скамейке.
– Я не стану отвечать, – заявил подсудимый, – пока этот человек не уйдет отсюда.
Совершенно растерянный, опечаленный, пристыженный Кристофер Чабб вышел на Уильям-стрит. Больше он в суде не бывал.
12
ВО ВРЕМЯ РАССКАЗА Слейтер отлучился, но теперь, к моему неудовольствию, вернулся с полным кубком красного вина.
Если не считать жалоб на отсутствие хорошего вина – причем на помощь были призваны две официантки и спорили они долго, – Слейтер поначалу держался прилично. Лишь когда я попросила Чабба пояснить, почему Вайсс так повел себя в суде, Слейтер закатил глаза и покрутил пальцем у виска.
– Хотите знать, почему? – рявкнул Чабб. – Да? Нет? Ну же!
Слейтер нисколько не смутился, когда его поймали.
– Разумеется, разумеется. Всегда хотел узнать.
Чабб подался вперед, обращаясь непосредственно к моей записной книжке: этот реквизит мне пригодился гораздо больше, чем я думала.
– Я вернулся, – произнес он с нажимом, – к Гордону Фезерстоуну на Коллинс-стрит.
– Гостеприимный малый, этот Гордон, – заметил Слейтер.
– Вы спросили, почему Вайсс так вел себя в суде? Или сами все знаете?
Я злобно покосилась на Слейтера, однако тот не унимался.
– Квартирка Гордона располагалась, как тогда шутили, в Парижском конце Коллинс-стрит. По тем временам – роскошное местечко, Микс, однако после войны у Гордона ошивалась всякая сволочь. А еще та потрясающая красотка. – Он обернулся к Чаббу. – Как ее звали, а?
– Я не знаю.
– Знаешь-знаешь!
– Полагаю, речь идет о Нуссетте.
– Что с ней потом сталось? Боже, до чего она была хороша! Хоть женись. Чили-пади, так ведь называют этот тип? Горячая, словно чили. – Слейтер поцеловал себе кончики пальцев.
– Чхе! Много болтаете!
– Ведь Нуссетта была сперва подружкой Вайсса, а потом перешла к Гордону, так?
– Вы о ней совершенно ничего не знаете, приятель!
– Приятель? – Слейтер скрестил руки на груди и блаженно улыбнулся. – Мем! Приятель!
– Вайсс влез по пожарной лестнице, – продолжил рассказ Чабб. – Вошел прямо в спальню Гордона через окно. Пьяный-ла. Как говорится, в сосиску. Шуму наделал. Я все проспал. Проснулся, когда меня кто-то потряс за плечо.
По словам Чабба, Вайсс был педантично аккуратен. Дважды в день менял рубашку, носил в кармане зубную щетку. Но когда он разбудил мистификатора, его дыхание отдавало отнюдь не зубной пастой, а ядовитыми испарениями красного вина и чеснока.
– Зачем ты меня топишь? – спросил Вайсс, хватая Чабба за плечи и вновь опрокидывая его на кровать.
В тот момент Чабб согласился бы на почти любую кару. Он втянул Вайсса в этот кошмар, а потому не защищался, не протестовал, когда Вайсс взгромоздился на кровать рядом с ним, выложив ноги в грязных ботинках на подушку. Более того: Чабб еще раз предложил взять на себя ответственность за так называемые «непристойности».
Но Вайсс был настоящим редактором, вот в чем беда. Он прикипел душой к этим стихам. Готов был пожертвовать ради них жизнью. С одной стороны, он не мог признать, что стихи написал Чабб – чересчур они хороши для него; с другой – упрекал былого друга, который унизил его перед всеми. От обиды голос Вайсса звенел все пронзительнее.
– Зачем? – И он грязным ботинком ткнул Чабба в висок. – Зачем ты это сделал, Кристофер?
– Чтобы доказать всем, – ответил Чабб.
– Просто из зависти, – сказал Вайсс. – Я умнее тебя. Выгляжу лучше. Меня люди знают. Ладно, позавидовал, но ведь ты уже добился своего, меня по судам таскают! Зачем же раны солью натирать? Ты – больной, Кристофер. Настоящий садист.
– Господи, Дэвид, о чем ты говоришь?
– О той отвратительной комедии, которую ты сегодня разыграл. Небось, этот жалкий фигляр с тебя еще и деньги взял? Зря: он и пенса не заслужил.
