Вертикальные морщины над переносицей, словно капля уксуса, не давали Слейтеру выглядеть сладеньким красавчиком. Благодаря этим складкам отчетливее проступали ясные, очень живые глаза, и казалось – лоб наморщен праведным негодованием. Иной раз эти извилины и борозды придавали его лицу свирепость, да и сама по себе крупная фигура Слейтера могла устрашить Чабба. Очевидно, Джон явился именно с целью прогнать его.
Но для начала ему, разумеется, потребовалось выпить и закусить.
Официантке он сказал:
– Сату лаги пива, еще «Тайгер» и как насчет маленьких сушеных рыбок, икан кетчил, забыл, как они называются.
– Хотите жареной рыбы, туан?
– Нет-нет. Маленькую рыбку. Закуску.
Я злобно хмурилась.
– Кристофер, объясни, пожалуйста, официантке, что мне нужно.
– Икан билис.
Девушка словно не слышала Чабба, однако минуту спустя она принесла тарелку с сушеной рыбкой – мелкими, неприятными на вид существами размером с листья жасмина. Чабб поблагодарил, и тут я поняла, что девушка старается не замечать его. Мне еще предстояло узнать, почему туземцы так относятся к Чаббу.
Слейтер наклонился на тарелкой, попробовал рыбу и оттолкнул тарелку.
– Не хотелось бы показаться недружелюбным, – заговорил он, обращаясь к Чаббу, – но если ты за капустой явился, Кристофер, ты попал не по адресу.
Я ушам своим не верила: с британскими поэтами Слейтер так бы не посмел. Но Чабба это не смутило – он молча опустил прозрачные веки и усмехнулся.
– На нее, – Слейтер хмуро на меня покосился, – тебе не стоит и силы тратить. Из хорошего рода, это верно, однако семья бегала в заклад не одно столетие, а если что и осталось, давным-давно ушло на славные вечеринки. Что касается меня, я довольствуюсь ролью поэта на борту «Королевы Елизаветы II».
Это враки.
– Так что, кроме этой кружки пива, ничего из нас не выжмешь.
– Ага, – промолвил Чабб.
Странный ответ, в пустоту – и Слейтер, в чьем романе встречались порой такие же сбивающие с толку реплики, не нашелся с ответом.
– Ага, – повторил Чабб, – решили доказать, что Оден насчет вас прав?
Красивая физиономия Слейтера передернулась, как от пощечины.
– Не будь такой сволочью, старина, – выдавил он.
Но Чабб подался вперед, с трудом разлепив губы, склеенные тонкой слюной – такой ниточкой моллюск крепится к раковине.
– Как бишь Оден-ла сказал? Напомните? «Полная неспособность автора к бескорыстию», да?
В затянувшемся молчании я успела подумать: давненько никто не осмеливался задеть Джона Слейтера. В Британии он приобрел статус «всеобщего любимца», и ни один поэт, даже если про себя считал его творчество сентиментальным или вообще порнографией, вслух не сказал бы про него дурного слова. Я ждала бурной сцены, я видела, как Джон яростным движением отбрасывает с высокого, красивого лба массу седых волос, но заговорил он почти шепотом.
– Извини, – сказал он.
Чабб промолчал, только сморгнул.
– Уистан – замечательный человек, – продолжал Слейтер, – но и жестокостью превосходит многих и сам не всегда соблюдает те принципы, какие применяет к другим. Но дело здесь не в этом, – заключил Слейтер, печально следя за официанткой, наливающей пиво. Он зачерпнул пригоршню сухих рыбешек и тут же высыпал их обратно в миску. – Я вел себя как мудак. Ты дал сдачи. Справедливо.
Чабб пожал плечами.
– Я – мошенник. Кто со мной считается?
– Да ладно тебе. Кто теперь помнит дело Маккоркла? Все давно забыто. Вон Микс никогда о тебе не слыхала. Редактор «Современного обозрения» ничего не знала ни о тебе, ни о Бобе Маккоркле.
– Спасибо за ложь.
– Это правда, сам же знаешь.
– Так любезно с твоей стороны. – Совсем не по-австралийски Чабб склонил голову, и я не расслышала в его речи нотки сухого, убийственного сарказма. – Чтобы такой прославленный поэт…
Слейтер буквально раздулся от комплимента; я припомнила Гарольда Уилсона
[34]
.
– Ты мне льстишь, – проворковал он.
– Разве я сказал – хороший поэт?
– Touche
[35]
, – кивнул Слейтер.
Наблюдать за их перепалкой было занятно, однако вовсе не хотелось увидеть, как Слейтер сцепится с Чаббом, а от этого момента нас отделяло не более двух кружек пива. Пока что он старался доказать, как несправедливо отозвался о нем Оден. Принялся навязывать Чаббу деньги, что меня огорчило, но отнюдь не удивило.
– Взаймы, разумеется, – твердил он. – Я дам тебе пятьдесят фунтов. Прямо сейчас.
Он вытащил пачку мятых малазийских долларов.
Чабб на миг вроде бы впился в них глазами, но тут же отодвинулся, даже пересел подальше на канапе и покачал головой.
– Я же не говорю, что ты за деньгами явился. Просто одолжу тебе пятьдесят хрустов. Уважь, старина! А то обижусь.
Разговор утки с цыпленком.
– Ну, что?
– Не хочу твоих денег-ла!
– А чего тебе надо?
Чабб ответил не сразу.
– Может, эта леди запишет мою историю.
– Милый мой, ты бы еще попросил Фанджио
[36]
мопед припарковать. Знаешь, кто она такая? Это тебе не какой-нибудь наемный писака – редактор большого журнала. Да и кому интересна твоя история. «В „событий череду“ не вовлечен, Он канул в Лету памяти людской в l'an trentuniesme»
[37]
. Пока ты тут отсиживался, война закончилась. Вылезай из укрытия. Сдавайся. Возвращайся домой.
– Хватит уже лебех, – спокойно ответил Чабб. – Теперь мой дом здесь.
– Двадцать шесть, на хрен, лет! – гнул свое Слейтер. – Все давно сдохли. Ох ты ж! – осекся он. – Черт, извини. Правда, извини!
– Ana? – кротко переспросил Чабб.
– Нет-нет, правда, извини. Я совсем забыл про того несчастного мальчишку-редактора.
Обычно я ношу с собой блокнот, все пометки в котором сводятся к записям долгов и планов, как бы эти долги возвратить. Но стоило мне вытащить записную книжку, и Кристофер Чабб с жадностью впился в нее глазами, как я и рассчитывала.
