– Что вы увидели, Димити? В чем дело? – спросил он. Старушка поспешно подняла на него глаза, покачала головой, и Зак заметил, что ее дыхание стало частым и поверхностным. Он встал, взял ее за руки и подвел к креслу. – Вот, садитесь, пожалуйста. Вас что-то расстроило?
– Они не хотят оставить меня в покое! – вскричала Димити, садясь в одно из шатких кухонных кресел.
– Кто не хочет?
– Все они… – Она провела рукой перед глазами и глубоко вздохнула. – Призраки. Всего-навсего призраки. Просто у такой старухи, как я, разыгралось воображение.
Она подняла глаза и попыталась выдавить из себя улыбку.
– Вы… видите их, да? – спросил Зак осторожно.
– Я… не знаю. Мне кажется… иногда… что вижу. Они хотят получить от меня ответы. Так же как вы. – Она посмотрела на него долгим взглядом, полным скорби, и Зак понял, какое глубокое страдание живет в ней.
– Хорошо… Я больше не стану вас спрашивать. Во всяком случае, до тех пор, пока вы сами не захотите мне о чем-то рассказать, – пообещал он.
Димити покачала головой, и слезы закапали на колени.
– Я видела их вместе. Я вам не сказала… но, возможно, вы имеете право знать.
– Кого вы видели, Димити?
– Моего Чарльза и вашу… бабушку. Я видела, как они целовались.
В ее голосе прозвучало отчаяние, и Зака посетило странное ощущение, будто что-то встало на свое место. Или, напротив, не на свое.
– Значит, вы думаете, он мог оказаться…
– Я не знаю! – резко выкрикнула Димити. – Не знаю! Но я видела их вместе и никогда никому об этом не говорила. Я скрыла это от Чарльза. И от Селесты.
– Господи… – произнес Зак и откинулся на спинку кресла, приходя в себя после сказанного. Почему-то в глубине души он всегда считал, что роман его бабки с Обри являлся всего лишь выдумкой. Он охотно поверил Димити раньше, когда она отрицала какую-либо связь между ними. Теперь, как оказалось, он не был готов услышать, что она действительно существовала. – Так, значит, он… предал вас? – проговорил он тихо. Димити разрыдалась, и Зак взял ее руки в свои. – Простите меня, Димити. Я действительно очень сожалею.
Какое-то время Димити позволяла себя утешать, но затем яростно сжала его руки.
– Зачем вы здесь? Вы один из них? Вы тоже мне привиделись? – спросила она.
– Нет, Димити, – беспокойно произнес Зак. – Я вам не привиделся. Я существую на самом деле.
– Что вам нужно? – спросила она снова.
– Я пришел… Пожалуй, я пришел попрощаться. – Зак сам не ожидал, что это скажет. Он тяжело вздохнул и пристально посмотрел Димити в глаза. – Не хотите ли вы рассказать еще о чем-нибудь? Или… о ком-нибудь? О Деннисе, например, или о том, почему Чарльз пошел на войну? О том, что случилось с Делфиной и Селестой?
Наступило долгое молчание. Никто не отваживался прервать его. Было так тихо, что Зак слышал тиканье своих часов. Он также слышал тяжелое дыхание Димити и шум волн, разбивающихся о берег. Ему показалось, что до него доносятся назойливые дуновения ветра, ворвавшегося в затхлую кухоньку. Горячего, сухого ветра, насыщенного незнакомыми запахами. А еще ему почудились хлопки рук и детские голоса, поющие немудреную песенку. Он уловил скрип карандаша, касающегося бумаги, и чей-то смешок. Тихий и серьезный, искренний и пленяющий. Затем он моргнул, и все это исчезло.
– Нет, – сказала Димити. – Нет. Мне вам больше нечего рассказать, – произнесла она отрешенно.
– Я хочу попросить вас еще об одной вещи.
– О какой?
– Можно я вас нарисую?
В том, чтобы изобразить ту же модель, которая когда-то вдохновляла Обри, было нечто напоминающее паломничество. Зак не сомневался, что его работа окажется никудышной в сравнении с произведениями такого мастера, как Обри, но ему очень хотелось попробовать, и у него больше не осталось страха. Он так и не нарисовал Ханну. Зак спрашивал себя, не упустил ли он свой шанс и вообще под силу ли ему передать все, что в ней есть, – и замечательное, и приводящее в бешенство. От хищной улыбки во все тридцать два зуба до ее твердолобости. От беззастенчивой чувственности до той стены, которую она возвела между собою и остальным миром. Между собою и им, Заком. Он хотел бы знать, в состоянии ли схватить то мучительное чувство узнавания, которое его посещало, когда она поворачивала голову под определенным углом. Мысли о ней представляли собой пеструю смесь вожделения, гнева, нежности и отчаяния, и он безрезультатно пытался от них отделаться. Наконец Зак сконцентрировался на сидящей перед ним модели, нахмурился и приступил к работе.
Он работал не спеша. Димити и Зак устраивали перерывы, пили чай, а потом, когда за окном окончательно стемнело, зажгли свет. Но Димити не проявляла ни малейшего нетерпения. Наоборот, под его пристальным взглядом она чувствовала себя спокойно и безмятежно, словно ждать, когда художник закончит работу, было для нее так же естественно, как дышать. Он пытался показать следы красоты, еще различимые на ее морщинистом лице. Передать, что, хоть белки глаз и стали серовато-желтыми, сами глаза все еще были теплыми, карими. Их цвет словно застыл на полпути между зеленым и коричневым. Когда он наконец закончил, руку сводило судорогой и шея болела. Но, едва взглянув на рисунок, он узнал на нем Димити Хэтчер. Вне всяких сомнений, это была она. И этот портрет стал лучшим в его жизни.
– Вы мне покажете? – спросила Димити с мечтательной полуулыбкой. И тихое удовлетворение, которое Зак испытывал от своей работы, сразу растворилось в чувстве тревоги. Вздохнув, он передал лист с рисунком. По лицу Димити пробежали морщинки, выражающие растерянность, рука застыла на полпути ко рту, а затем опустилась вновь на колено. – О-о, – протянула она.
– Конечно, получилось не очень хорошо. Я прошу меня извинить. Уверен, это ничто по сравнению с тем, как вас нарисовал бы Обри…
– Да, – прошептала она тихо. – Но у вас получилось хорошо… Действительно хорошо. Я думала… как, право, глупо… мне казалось, что я увижу себя такой, какой выглядела раньше. На всех тех картинах, репродукции которых вы мне приносили. Что я снова сумею стать красивой.
– Вы красивы. Куда более красивы, чем мне удалось показать на портрете… Вините художника, а не модель, Димити, – заверил ее Зак.
– Но это я. Точь-в-точь. Вы очень талантливы, – сказала она, медленно кивая. Зак улыбнулся, обнадеженный ее вердиктом. – Вы согласитесь принять ужин в качестве платы за этот портрет?
– Вы хотите оставить его себе? – спросил Зак.
– Да, если можно. Собственно, он будет моим последним. Кто еще меня нарисует, прежде чем я умру? – Старушка грустно улыбнулась, но Зак был рад отметить, насколько она изменилась по сравнению с тем, какой он ее увидел сразу после его прихода. Как будто позирование успокоило измученный дух Димити.
– Ну хорошо. Чем мы сегодня полакомимся?
Было уже поздно, когда он наконец простился с ней и поблагодарил за ужин, который состоял из бекона, яиц и зелени. На вопрос, когда он зайдет снова, Зак не ответил. На дворе стояла кромешная тьма, однако он обнаружил, что расплывшийся вокруг зеленоватый сумрак не мешает видеть предметы. Он различал их даже без фонаря. В поле перед постройками Южной фермы виднелись овцы-портлендки, усеявшие весь склон холма. За ними по пятам следовали ягнята. Время от времени Зак слышал, как они блеют – хрипловато и жалобно. Он почувствовал в отношении них нечто вроде привязанности, что-то, почти похожее на гордость. Словно из-за того, что он оказал помощь при окоте и переспал с их хозяйкой, на нем теперь лежала некоторая ответственность за этих крошек. «Это не твои овцы, и она не твоя женщина. Это не твоя жизнь», – сказал Зак себе твердо. Пришло время распрощаться с приятной мечтой, в которой он видел Элис, сидящую за столом на кухне у Ханны с чашкой горячего шоколада в руке. Ему стало ясно, что этого никогда не случится. В его мечте кухня фермерского дома выглядела чистой, опрятной и теплой. Там больше не было курганов из хлама, памятников, воздвигнутых Ханной своей утрате и своему горю. И Зак решительно изгнал эти образы из памяти, мысленно вырезав их ножницами, не боясь пораниться об острые лезвия. Холодный бриз так и норовил проникнуть за ворот, и его посетил внезапный приступ одиночества. Прилетевшая поохотиться сова пронеслась прямо перед ним и быстро пересекла пастбище на своих бесшумных крыльях. Он даже позавидовал ее чувству цели.
