– Я выгляжу глупо, да? – спросила Димити.
– Ты выглядишь прелестно, только… тебе нельзя носить с этим такие старые, тяжелые туфли! Они выглядят по-дурацки. На вот, поноси мои сандалии, пока не заведешь собственные. Тогда ты станешь выглядеть как настоящая марокканская леди. Правда, Элоди? – Делфина строго посмотрела на свою маленькую сестру, скривившуюся от ярости, и Димити восприняла это как признак того, что наряд ей идет.
– И вообще, она никакая не марокканка! Это мымарокканки, во всяком случае куда больше, чем она! Яхочу носить марокканскую одежду. Пойду скажу об этом маме! – Элоди топнула ногой и вихрем вылетела из комнаты.
– Сперва подрасти, Элоди! – крикнула Делфина ей вдогонку, а затем взглянула на Димити, и они расхохотались. – Парень, который здесь прислуживает, упадет в обморок, когда увидит тебя в таком наряде, – пообещала Делфина.
Но Димити совершенно не беспокоила судьба этого мальчишки. Она смотрела на яркую одежду на своем теле, и ей хотелось узнать, понравится ли все это Чарльзу.
Ощущая одновременно и волнение, и гордость, Димити спустилась по лестнице и обнаружила, что Чарльз и Селеста поджидают ее на одном из диванов во дворе.
– Ну? Что вы думаете о нашей Мици-марокканке? – спросила Делфина, деликатно подталкивая подругу, чтобы та покружилась. Димити нервно провела руками по яркой ткани – так, чтобы стали видны контуры ее фигуры. Она сразу поняла, что Чарльз одобряет обновку. Его глаза сначала слегка расширились, а затем задумчиво сузились, и, глядя на нее, он наклонил голову набок, так что Димити догадалась: в нем проснулся художник, который готов ее рисовать или писать маслом. Селеста посмотрела на нее пристальным взглядом. Выражение лица было трудно определить, но когда Димити пересекала двор, чтобы сесть рядом с ней, она заметила, что тело Селесты напряжено, ее бьет легкий озноб и даже ноздри немного побледнели.
– Сколько тебе сейчас лет, Мици? – спросила она спокойно.
– Думаю, зимой мне исполнилось шестнадцать.
– Ты не уверена?
– Мама… Мама никогда не говорила точно, в каком году я родилась, но мне вроде бы удалось вычислить свой возраст.
– Ты теперь воистину настоящая женщина, достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, – проговорила Селеста все с тем же неестественным спокойствием, которое заставило Димити сильно встревожиться. Поэтому она почувствовала облегчение, когда вечно голодная Элоди вывела всех из оцепенения, призвав отправиться на поиски обеда.
В следующие несколько недель Чарльз много раз делал наброски, на которых изображал Димити, словно в тот момент, когда он увидел ее в марокканском костюме, образы, которые блуждали в его голове, оформились в единое целое. Он рисовал ее акварельными красками, которыми прежде редко пользовался, сидящей у колодца под одними из городских ворот. Вода из него, по местному поверью, обладала целебной силой и могла вылечить любую женщину от болей в спине. Он писал ее маслом, с закатанными рукавами туники, пьющей из пригоршни из богато украшенного изразцами фонтанчика. У гробниц Меринидов, куда они съездили еще раз, с Селестой и девочками, он нарисовал ее наполовину скрытой за разрушающейся стеной, на фоне вида, открывающегося с этого места. Позируя ему, Димити ощущала каждое движение пера, или кисти, или карандаша, как будто это его руки, а не глаза ежесекундно касались ее тела в немом восхищении. От подобной ласки ее пробирала дрожь, и она чувствовала, как холодеет кожа под каждым воображаемым прикосновением его пальцев. Ему пришлось во второй, а затем и в третий раз попросить ее открыть глаза, потому что она бессознательно зажмуривалась, обращая все свое внимание внутрь себя, чтобы сосредоточиться на этом упоительном чувстве.
Но Селеста не улыбнулась ни разу. Взгляд марокканки оставался серьезным и вопрошающим, как будто она могла читать мысли и догадывалась о том, что именно заставляло подругу ее дочери вот так закрывать глаза. Когда Чарльз заговорил о картине, которую собирался написать, о сценке на берберском рынке с молодой девушкой как символом всего прекрасного, что есть в этом пустынном краю, Селеста предположила, что для этого полотна ему будет легко подыскать натурщицу, имея возможность выбрать ее из двух настоящих берберских девушек и одной берберской любовницы. Димити на мгновение забеспокоилась, но Чарльз пожал плечами и сказал рассеянно:
– На этом холсте я вижу Мици. Она идеальна по возрасту.
Идеальна, идеальна…Это слово радостно зазвучало в ее ушах, словно песня.
– Делфина младше менее чем на два года и такая же высокая, – заметила Селеста.
– Но в отличии от Мици у Делфины нет… – Он замолчал, смутившись.
– Чего? – сказала Селеста тоном, в котором прозвучала угроза.
– Не важно.
– Чего, Чарльз? Скажи мне. Объясни, что именно завораживает тебя в ней настолько, что ты помещаешь ее лицо на каждую свою картину? Чего не хватает лицам твоих дочерей и любовницы, чтобы оказаться хотя бы на одной из них? – Селеста наклонилась к Чарльзу и пристально посмотрела ему в глаза.
Димити порадовалась тому, что Делфина и Элоди находились от них на приличном расстоянии и не слышали этих слов. Ее щеки пылали, и она отвела глаза, надеясь таким способом избежать внимания Селесты.
– В этом нет ничего такого, Селеста. Все дело в ее возрасте и в том, что как-то неловко использовать собственного ребенка для прославления завлекающей красоты только что созревшей девушки…
– Понятно. Значит, я недостаточно молода, а Делфина недостаточно красива. Нужно отдать должное твоей честности, хотя тебе и недостает чувства такта, – отрезала она, поднимаясь на ноги. Димити посмотрела на нее украдкой, но тут же потупилась, потому что горящие глаза марокканки остановились на ней. Наступило тягостное молчание, а затем, к облегчению Димити, Селеста гордо прошествовала прочь, не проронив ни слова, и Димити не удержалась от искушения снова и снова вспоминать слова Чарльза, сказанные о ее красоте.
В течение десяти дней они все вместе регулярно совершали прогулки по окрестностям в поисках подходящей натуры для Чарльза. Димити заметила, что Селеста предпочитает держаться поближе к дочерям и подальше от нее или Чарльза, и такое положение дел ее радовало. Они посетили Сук-эль-Аттарин, раскинувшийся в центре города крытый соломой базар. Там можно было купить все на свете, если знать, где находится нужная лавка. Они поднялись по лестнице одного из домов, сунув старику, который в нем жил, несколько монет, и вышли на крышу, чтобы увидеть расположенные под ней дубильные и красильные чаны – длинные ряды белых глиняных ям, полных вонючих шкур, а также дубильного раствора или ярких красящих жидкостей всех цветов радуги. Они также видели, как изготавливают, раскрашивают и обжигают синие с белым изразцы и другие керамические изделия. А однажды они случайно увидели подвешенного за задние ноги и отчаянно лягающегося маленького коричневого козлика, которому перерезбли горло. С другого наблюдательного пункта они рассматривали нефритово-зеленую башню мечети Аль-Карауин, а также ряды примыкающих к ней зданий духовной школы, украшенных мозаиками и окруженных священными дворами, по земле которых не должна ступать нога неверного.
