«Нет, – подумала Димити, задерживая дыхание и привставая на цыпочки. – Я лебедь. Он не хочет уезжать вдвоем с Селестой. Он желает остаться в Блэкноуле, со мной». Радость опалила ее, как огнем.
– Пожалуйста, Чарльз. Я чувствую, как что-то словно умирает внутри меня. Я просто не могу больше здесь оставаться. И я ощущаю, как между нами тоже что-то умирает… Расстояние между мной и тобой все время растет. Мне необходимо поехать домой. Очутиться там, где мои корни. И побыть с тобой, как во время нашего медового месяца, как тогда, когда мы в первый раз встретились и нам казалось, будто мы являемся центром вселенной. Только мы с тобой, и больше никого… Никаких подозрений, никакого предательства. – Она протянула руку и сжала ладонь Чарльза так крепко, что ее пальцы побелели. Следующий миг показался долгим, тягучим.
– Если бы ты видела мать Димити… тебе не пришло бы в голову оставить с ней наших девочек…
– Но Димити может остаться с ними здесь, мы ей хорошо за это заплатим! По крайней мере, деньги всегда радуют ее мать, разве не так?
– Хорошо заплатить ей, потом заплатить за наше с тобой путешествие и за все это время ничего не заработать, потому что без Мици я не смогу продолжать рисовать и писать…
– Mon dieu!
[81]
– выкрикнула Селеста с внезапной вспышкой ярости. – Было время, когда тебе было чем заняться, кроме того чтобы рисовать Мици Хэтчер!
– Все в порядке, Селеста, успокойся…
– Не успокоюсь! Мы всегда едем туда, куда ты скажешь, наша жизнь всегда вращается вокруг тебя, вокруг твоей живописи. Я отказалась от всего, чтобы жить с тобой, Чарльз, и я прошу у тебя очень немногого. И это единственное, что мне от тебя нужно, чтобы сделать меня счастливой… Почему я должна с тобой бороться и выпрашивать, причем всегда? – Она покачала головой, словно недоумевая. – Значит, дело в этой женщине, да? Это из-за нее ты не хочешь отсюда уезжать!
– О чем ты говоришь? Какая женщина?
– Та, которая остановилась в пабе. Туристка, приехавшая со своим женихом, на которого почти не глядит… И которая, когда видит тебя, может прийти в чувство лишь после того, как себя ущипнет… Не делай вид, что ты этого не знаешь!
– Но… я с нею едва знаком! Мы с ней встречались всего два раза! У тебя разыгралось воображение, Селеста…
– Вовсе нет! И вот что я тебе скажу, Чарльз Обри. Либо мы едем в Марокко, прочь от этого дождливого и мрачного места, либо я отправлюсь туда одна с девочками, и больше ты нас не увидишь!
Последовало долгое, неловкое молчание, во время которого Димити не смела даже вздохнуть.
– Хорошо, – сказал наконец Чарльз, и Димити похолодела. – Мы поедем все, – добавил он.
– Что? Нет… – запротестовала Селеста. – Только мы вдвоем, Чарльз. – Нам нужно побыть какое-то время наедине…
– Нет, это невозможно. Так что мы поедем все.
Димити больше не могла сдерживаться. Топая так громко, насколько это было возможно, чтобы не пролить чай, и судорожно улыбаясь, она вышла за дверь на свет.
– Вот, Селеста. Я принесла чай, – проговорила она, стараясь унять дрожь в голосе.
– Мици! Как насчет того, чтобы поехать в Марокко! Всем нам, впятером. Селеста сможет навестить свою семью, а я напишу тебя в виде одалиски или, может быть, берберской принцессы… Впечатления останутся незабываемые, можешь мне поверить. Такого места ты еще не видела, тебе понравится. Ну, что скажешь? – Чарльз стоял, уперев руки в бока, и искоса поглядывал на нее, словно чувствовал на себе угрожающий взгляд Селесты и не решался посмотреть на Димити в открытую.
– Вы… хотите, чтобы я поехала с вами в Марокко? Правда? – выдохнула Димити, переводя глаза с художника на Селесту, а затем снова на него. – Я… я очень хотела бы поехать… – сказала она. – Вы возьмете меня с собой? Обещаете?
– Конечно. Уверен, что во время путешествия твоя помощь окажется просто неоценимой. Ты смогла бы приглядывать за девочками и таким образом дать нам с Селестой возможность отдохнуть и побыть вместе. – Чарльз наконец набрался храбрости, чтобы улыбнуться, а затем взглянул на Селесту. Она смотрела на него, приоткрыв рот от потрясения.
– О, спасибо! Огромное спасибо! – воскликнула Димити, которая с трудом верила во все сказанное. Она так широко улыбалась, что даже стало больно щекам. Они уезжают, и на этот раз она поедет с ними, а значит, с Чарльзом. Она покинет Блэкноул и отправится в путешествие, да еще такое далекое, о котором не могла и мечтать. Ее не волновало то, что Селесте этого не хотелось. Главное, этого желал Чарльз, и в тот момент она любила его беззаветно.
– Ну что ж, – проговорил Чарльз смущенно. – Ступай в дом и обрадуй девочек. И не найдется ли чая и для меня?
– Сейчас принесу. – Димити вошла в дом, наполненный клубничным ароматом, но еще до того, как она покинула пределы слышимости, до нее донеслись слова Селесты, произнесенные голосом, ледяным от скрытого гнева:
– Чарльз, как ты мог?
Солома колола Заку спину, острый овечий запах ударял в нос, хотя и фильтровался, проходя через густые волосы Ханны. Она уткнулась лицом в ложбинку между его плечом и шеей, и Зак на какое-то время закрыл глаза, чтобы насладиться неудобством, вызванным тем, что нос и подбородок Ханны вонзались в его тело. Ее теплое дыхание все замедлялось и замедлялось, пока постепенно не стало обычным. Из-за кипы соломы, к которой он прислонился, внезапно раздалось блеяние овцы, низкое и громкое. Ханна тут же подняла голову, и по ее глазам стало заметно, что она старается сосредоточиться на происходящем.
– С ней все в порядке? – спросил Зак.
Ханна села прямей, пытаясь лучше увидеть, что происходит, и Зак понял, что их тела разъединились, лишь когда прохладный воздух внезапно коснулся его влажной и чувствительной кожи.
– Думаю, да. Просто ей, бедняжке, сейчас немного не по себе, вот она и беспокоится. Но я все-таки посмотрю, все ли у нее в норме. – Ханна поднялась на ноги, надела джинсы и застегнула молнию. Одно ее колено оказалось вымазанным в овечьем навозе. Она обошла кипу соломы и присела на корточки рядом с рожающей овцой. От частого дыхания у той трепетали ноздри и все тело подрагивало. Ханна заглянула ей под хвост и осторожно прикоснулась к едва показавшемуся ягненку. – Я могу нащупать ноги и ноздри, – проговорила она.
– Это хорошо?
– Да, очень. Ноздри свидетельствуют о головном предлежании, когда ягненок рождается головой вперед. Тазовое предлежание, когда первой появляется задница, куда более коварная штука.
– Что ж, здо́рово… Вообще-то, я никогда ничем подобным не занимался. Я имею в виду секс в овчарне, полной овец, – пояснил Зак, одеваясь и снимая с кожи соломинки.
Ханна улыбнулась:
– Он, вне всяких сомнений, помогает скоротать те долгие часы, когда приходится нести вахту, дожидаясь рождения ягнят. Брось мне вон тот коврик, пожалуйста.
