Каждый раз, когда Димити оказывалась в одной комнате с Чарльзом, она следила за ним взглядом, старалась попасться ему на глаза и при этом принять красивую позу. Димити запускала пальцы в свои волосы и взъерошивала их, кусала себе губы и щипала щеки, как это делала Валентина перед приходом гостя. И хотя Чарльз, по всей видимости, ничего не замечал, Димити не раз обращала внимание на то, что Селеста смотрит на нее все тем же пристальным взглядом, и она была вынуждена отводить глаза из страха, что может себя выдать. Но чаще всего Чарльза не оказывалось дома. Он куда-то отправлялся один – еще до того, как Димити приходила в «Литтлкомб». В отчаянии она однажды утром поднялась до рассвета и стала ждать на подъездной дорожке, надеясь перехватить Чарльза, когда тот выйдет из коттеджа. Димити стояла на покрытой росой траве в промокших туфлях, ноги в которых совсем заледенели, и в ее голове теснились мысли о нем. Солнце едва показалось над горизонтом, когда он появился перед ней в рабочей одежде, в которой обычно писал маслом. Димити сделала шаг навстречу и остановилась перед ним, улыбаясь.
– Мици! – В том, как он это сказал, ей почудилась улыбка, и его приглушенный голос прозвучал в ее ушах счастливым и радостным громом. – Здравствуй, милая девочка. У тебя все в порядке?
– Да, – произнесла она и, затаив дыхание, кивнула.
– Хорошо-хорошо. Они там, в доме, даже еще не проснулись. Все крепко спят. Я бы на твоем месте дал Делфине еще часок сладко подремать и лишь тогда постучался. Она сказала, что ты скоро снова возьмешь ее собирать травы. Это так? – У Димити язык присох к гортани, и она смогла только кивнуть. – Чудесно. Ну, тогда желаю вам весело провести время. А bientôt!
[78]
Он закурил сигарету и пошел по подъездной дорожке широкими медленными шагами.
Тут Димити услышала, как позади нее звякнула дверная защелка и дверь, тихонько скрипнув, открылась. Димити обернулась и увидела идущую к ней Селесту. Она все еще оставалась в ночной рубашке, и ее длинные темные волосы свисали поверх изумрудно-зеленой шали, наброшенной на плечи. Косметики на ней не было, и мягкий свет раннего утра делал ее похожей на сказочную королеву, восхитительную и страшную. На ее лице застыло выражение грусти, но его красота заставила сердце Димити екнуть от зародившегося чувства безнадежности. Димити отступила на шаг назад, но Селеста подняла руки, чтобы ее ободрить.
– Пожалуйста, подожди, Мици. Я хочу с тобой поговорить, – проговорила она мягким голосом.
– Я просто хотела… – начала было Димити, но не закончила. То, какой предлог она назовет, не имело значения. Селеста видела ее насквозь.
– Димити, послушай меня… Я знаю, что ты чувствуешь. Поверь мне, я это действительно знаю. Когда его внимание обращено на тебя, кажется, словно светит солнце, правда? А когда его внимание переходит на… Что ж, тогда возникает ощущение, что солнце зашло. Холод и темнота. В течение двух лет он рисовал и писал маслом только меня. Совсем так же, как потом тебя. Я полюбила его и никогда не переставала любить. И я верю: он все еще любит меня, хочет быть вместе со мной и очень любит наших девочек. Мы семья, Димити, а это святое. Ты слышишь, что я тебе говорю? Он оставил тебя и пошел дальше – в своем искусстве, в своем отношении к тебе. И ты тоже должна пойти дальше, потому что ты не можешь ничего вернуть. Прежнее ушло. Я это говорю только потому, что желаю тебе добра. Твоя жизнь… Твоя жизнь должна быть связана с кем-то другим, не с Чарльзом. Понимаешь? – Селеста потуже завернулась в шаль, и Димити увидела мурашки у нее на предплечьях. Девушка ничего не сказала в ответ, и Селеста слегка покачала головой. – Ты еще очень молода, Мици, ты еще дитя…
– Я не дитя! – глядя себе под ноги возразила Димити, чувствуя, как к щекам приливает кровь и все в ней восстает против каждого слова этой марокканки.
– Тогда позволь мне говорить с тобой как женщина с женщиной. Выслушай меня и прими ту правду, которую я тебе скажу. Жизнь и любовь таковы. Временами они станут сокрушать твое сердце и разрывать душу, убивать ее прямо внутри тебя. – Она сжала руку в кулак и крепко прижала к груди. – Такие времена проходят, поверь, и ты снова вернешься к жизни. Но это произойдет лишь тогда, когда ты посмотришь правде в глаза и примешь ее такой, какова она есть. Нужно забыть то, чего ты уже не можешь иметь. Я знаю, ты не желаешь ничего этого слушать, но ты должна. Приходи попозже и побудь с моими девочками – с моей Делфиной, которая тебя любит. А теперь тебе лучше уйти, чтобы вернуться попозже. Мне очень жаль, Мици. Правда. Ты не готова к этому, я теперь это ясно вижу. – Селеста отвернулась, позволив своему взгляду, суровому и печальному, задержаться на Димити еще на мгновение.
Но Димити не могла заставить себя вернуться, чтобы увидеть Делфину. Ни в этот день, ни на следующий. Она не могла этого сделать. Что, если сказанное Селестой окажется правдой и Чарльз никогда больше не захочет ее рисовать? Когда девушка раздумывала об этом, у нее возникало странное ощущение, будто она теряет равновесие, стоя в ветреный день на утесе, на самом краю, когда тонкий слой дерна начинает оседать под ногами. Димити вдруг поняла, что семейство Обри может исчезнуть из ее жизни. Исчезнуть так же внезапно, как оно в ней появилось, и не оставить для нее ни малейшей надежды на спасение. Они были как солнечный свет, освещающий все вокруг, и самые яркие лучи исходили от Чарльза.
На третий день она занималась стиркой, и ей на глаза попалась блузка Валентины. Ее любимая, которую та часто надевала, когда в первый раз встречалась с новым гостем. Она была сшита из полупрозрачной бледно-голубой марлевки, образующей сборки на талии и на рукавах и облегающей грудь. Широкий низкий вырез украшала оборка, и спереди не хватало только одной из деревянных пуговиц. Когда Валентина ее надевала, ей приходилось с усилием втискивать свои груди в лиф, где те вздымались, находясь в состоянии неустойчивого равновесия, и подрагивали, когда она двигалась. Димити осторожно скатала блузку в трубочку и засунула за пояс своей юбки. Не годилось оказаться пойманной за похищением. Даже страшно было представить, каковы могли быть последствия. Перед тем как уйти из дома, она как следует расчесалась, причем с такой яростью, что даже слезы потекли из глаз, когда гребень продирался через ее спутанные волосы, а затем, скрепив их шпильками, соорудила на голове высокую прическу, из которой сзади выбивалось несколько прядей, щекотавших шею. Отойдя подальше от «Дозора» и спрятавшись за живой изгородью, Димити надела блузку Валентины. Она была ниже матери, с более тонкой талией и менее объемным бюстом, но блузка сидела на ней великолепно. У Димити не было зеркала, чтобы проверить, как она выглядит, но когда она посмотрела вниз и увидела свою грудь в глубоком декольте, то поняла, что ее тело принадлежит уже не ребенку.
Димити уселась вблизи тропинки, шедшей вдоль утесов, на лужайке с цветущим клевером. Она поставила рядом корзину с фасолью в стручках и принялась ее лущить. Димити не знала наверняка, придет он или нет, но она часто наблюдала, как Чарльз прогуливается именно этой дорогой, и вскоре действительно заметила его высокую фигуру. Когда девушка увидела, как он приближается широкими шагами, сердце бешено забилось в груди. Она села прямее, отвела плечи назад и поправила блузку, чтобы та лучше их открывала, обнажая линию ключиц и мягкие изгибы под ними, там, где начинались руки. Солнце пригревало кожу. Димити пыталась расслабиться, чтобы лицо не выглядело напряженным, но яркий свет бил в глаза, и приходилось прилагать усилия, чтобы не щуриться. В конце концов ей все-таки пришлось немного прищуриться. Она поджала губы, негодуя на себя за эту слабость, переживая из-за того, что не может снова поднять глаза, – в этом случае мог провалиться весь план, состоявший в том, что он должен был застать ее врасплох. Морской ветер шевелил пряди волос на шее, и его холодные прикосновения вызывали у нее дрожь. И тут Димити услышала слова, которые мечтала услышать целый год, и закрыла глаза от счастья.
