– Расскажите мне об этом, – попросила Димити, прерывая его раздумья. – Если ваш дедушка действительно считал, что она завела интрижку с моим Чарльзом, то чего ради ему понадобилось на ней жениться, несмотря ни на что?
– Ну, наверное, потому, что она забеременела. Из-за этого им даже пришлось перенести свадьбу на более ранний срок.
– Так он, верно, думал, что ребенок его?
– Сперва да. Наверное, так и было. Если только он не задумал проявить… благородство.
– А что, он был такой? Эдакий рыцарь? Я знала очень немного таких людей. Они редкость.
– Нет, думаю, дело обстояло не совсем так… но он мог сделать это, знаете ли, чтобы доказать свои высокие моральные устои.
– То есть вы хотите сказать, чтобы ее наказать? – спросила Димити.
– Ну, не то чтобы…
– Но ведь так бы и получилось. Если бы он все знал и она это понимала. Трудно придумать что-нибудь лучшее, чем жениться на виноватой, чтобы каждый день жизни напоминать о грехе и тем самым заставлять за этот грех расплачиваться.
– Ну, если его план был таков, то он обернулся против него самого. Бабушка никогда не делала тайны из того, какое удовольствие доставил ей роман с Обри. И связанные с ним скандальные слухи.
– Что ж, таков был Чарльз, вы сами должны понять. Если она… – Димити замолчала, и на ее лице появилось выражение боли, от которой она около секунды не могла произнести ни слова. – Если она любила его, то лишь гордилась бы этим и никогда не стыдилась. – Димити опустила голову и потерла большим пальцем ладонь. – Так что… Наверное, она любила. Возможно, она все-таки любила его.
– Но я уверен… – Зак взял одну из беспокойных рук Димити в свою и сжал ее. – Я уверен, все это не означает, что он любил вас сколько-нибудь меньше. Даже если она любила его… ее любовь могла остаться безответной. Возможно, бабушка так и осталась для него никем, – проговорил Зак, с удивлением ощущая, в какое странное противоречие приходят его лояльность к хозяйке дома и преданность бабушке, которую он любит.
Зака поразила мысль о том, что Обри являлся таким мужчиной, которым женщины гордились. Он напряг память и попытался воскресить в ней время, когда Эйли гордилась им, – гордилась тем, что является его возлюбленной, женой, – но на ум приходило лишь то, как она выражала свое разочарование: то, как она медленно выдыхала через нос, слушая его объяснения по поводу какой-нибудь неудачи, какой-нибудь упущенной возможности, и еще вспомнилась часто появлявшаяся морщинка между бровей, которую он замечал, когда она глядела на него изучающим взглядом. С некоторым удивлением он вспомнил, что видел точно такое же выражение на лице своей матери перед тем, как она ушла от отца. Оно появлялось и тогда, когда дед критиковал отца за какой-нибудь пустяк. А еще он заметил его много лет назад, когда они втроем бродили по тропинкам вблизи Блэкноула и папа затруднялся отвечать на вопросы, которые задавала мать. Неужели это присутствовало в его крови? Неужто такие мужчины, как Обри, всегда превращают таких мужчин, как Гилкристы, в не слишком удачную альтернативу? Зака расстроила эта мысль – то, что он неизбежно разочаровывает всех женщин в его жизни, в том числе и Ханну.
– А на этот раз вы не принесли картины? – спросила Димити, когда Зак встал, намереваясь уйти. – Картины, на которых была бы нарисована я? – Ей очень хотелось новых впечатлений.
– Принес, но мне показалось, что вы не захотите говорить о них в этот раз.
– О, я всегда хочу видеть его картины. Это все равно как если бы Чарльз опять появился здесь, в этой комнате.
Зак порылся в сумке и вытащил из нее новую партию сделанных им распечаток. Репродукций нескольких рисунков и одной большой картины маслом, представляющей собой сложную композицию. Из-под ног людей поднималась пыль. Позади виднелись красно-синие горы, земля под ними была оранжево-коричневая, а надо всем этим уходила ввысь широкая чистая полоса неба – зеленого, белого и бирюзового цветов. Люди были задрапированы в свободные одеяния, а некоторые из женщин носили еще и никаб, головной убор, закрывающий лицо, с прорезью для глаз. В углу стояла девушка с пышными распущенными волосами и множеством бус на шее. Она стояла спокойная и беспечная, повернувшись к зрителю. Ее лицо не закрывал никаб, а глаза были сильно подведены и походили на кошачьи. На ней было восточное одеяние небесно-голубого цвета, развевающееся на горячем ветру. Напор воздуха прижимал одежду к телу, обрисовывая талию и бедра. Это была не та Мици, которую Зак знал по более ранним рисункам, и не та Мици, которая теперь стояла перед ним. Здесь она представала видением, персонажем из сказки. Принцессой пустыни с лицом, так же выделяющимся на фоне толпы, как один-единственный цветок на поросшем травой лугу. Картина называлась «Берберский базар» и привлекла к себе большое внимание, когда ее выставили на продажу в Нью-Йорке восемь лет назад. И было понятно почему. Картина походила на окно в иной мир. Зак вручил распечатку Димити. Та взяла листок, тихо ахнув при этом, поднесла к лицу и понюхала, словно могла почувствовать запах пустыни.
– Марокко! – произнесла она с блаженной улыбкой.
– Да, – подтвердил Зак. – У меня есть еще рисунки, сделанные там, я захватил их на случай, если вам захотелось бы посмотреть… А у вас нет своих экземпляров? Я имею в виду – иллюстраций в книгах или распечаток? Копий, на которые вы могли бы смотреть?
Димити отрицательно покачала головой:
– Есть что-то неправильное в том, чтобы глазеть на саму себя. И это, конечно, совсем не то, что видеть его настоящую картину или рисунок и знать, что можешь дотронуться до них там, где к ним раньше прикасались его руки… А эту картину я не видела с тех самых пор, как он ее написал. Да и тогда я не видела ее завершенной.
– Вот как? Почему?
– Чарльз… – Тень набежала на ее лицо, и выражение восторга померкло. – Чарльз отправился в Лондон, чтобы ее закончить, после того как написал меня. У него… там были другие дела. – Она принялась внимательно изучать свое изображение, после чего снова улыбнулась. – Знаете, это был наш первый раз, – сообщила она заговорщически.
– То есть?
– Ну, первый раз, когда мы… оказались вместе. То есть как муж и жена. Собственно, нам уже давно следовало это сделать. Мы тогда в первый раз поняли, насколько любим друг друга… Я больше так туда и не вернулась. В Марок. Некоторые воспоминания слишком драгоценны, чтобы ими рисковать, понимаете? Мне хочется, чтобы они всегда оставались такими, каковы у меня в голове.
– Да, я вас понимаю. – Зак удивился, что она произнесла название страны на французский манер: Марок. – Сколько времени вы там с ним провели?
– Четыре недели. Они стали лучшими в моей жизни, – призналась она.
Димити закрыла глаза, и перед ней вспыхнул свет, настолько яркий, что в нем все засияло и показалось красным. Таким было ее первое впечатление от пустыни – первое, что она вспомнила. Это и еще запах, витавший в воздухе, который, казалось, имел собственный вкус. Этот воздух совсем не походил на воздух Дорсета… Марокканский отличался тем, как соприкасался с небом, как проникал в нос, как наполнял легкие и развевал волосы. Она почувствовала, как его тепло обожгло кожу даже теперь, когда она сидела за своим кухонным столом, покрытым клейким линолеумом, к которому прилипали ладони. Она пыталась найти подходящие слова. Слова, которые смогли бы хоть как-то передать все, что она видела, чувствовала, ощущала на вкус, возвратить все это обратно к жизни. Она сделала медленный вдох, и со стороны лестницы раздался сердитый голос Валентины: «Марокко? Где это, черт подери, находится?» Новая вспышка, и она увидела налитые кровью глаза Валентины, взгляд которых выражал изумление. Мать явно пыталась понять, сколько может стоить такое путешествие. «И как, скажи на милость, до этого всего дошло?»«Неужто это мать, – подумала она, – наложила проклятие на их поездку?» Неужели именно зависть и злоба Валентины сделали самые лучшие четыре недели в ее жизни также и самыми худшими?
