– Ну, должно быть, все обстояло не так. Обри, верно, передал ей свои рисунки… или она взяла их сама. Это может объяснить, почему Димити не хочет рассказывать кое о чем…
– Да пулно вам, Зак. Мици? Маленькая старая Мици с ее благородным горбом? Неужели ее существование напоминает вам жизнь человека, у которого в тайнике хранятся бесценные произведения искусства?
– Нет, конечно нет. Но если ей действительно понадобились деньги, она могла начать их потихоньку продавать… конечно, с неохотой. Ей хотелось бы хранить все связанное с ним у себя.
– И по-вашему, она просто отщипывает кусочки от своей коллекции, время от времени возит их в Лондон и получает там тысячи фунтов стерлингов?
– Что ж… – продолжал спорить Зак. – Когда вы так говорите, это звучит не слишком вероятно. Но Димити могла позвонить по телефону в аукционный дом и попросить направить к ней курьера, который забрал бы рисунки. В общем, что-нибудь в этом роде.
– Это звучит не слишком вероятно, потому что это совершенно невозможно. У нее даже нет телефона, Зак. Знаете, здесь поблизости есть множество богатых домов. И существует гораздо больше шансов, что коллекция произведений искусства, подобная той, о которой вы говорите, находится в одном из них. Что заставило вас предположить, что работы Обри хранятся в Блэкноуле?
– Это… это было чем-то вроде догадки.
– Или, возможно, попытки выдать желаемое за действительное?
– Вероятно, так, – проговорил Зак, сдаваясь.
– Хотите знать, что я обо всем этом думаю? – спросила Ханна.
– Что?
– Я думаю, что сейчас нужно перестать все это обсасывать, потому что настала пора выпить еще по одной кружке самого лучшего пива, которое только водится в «Фонаре контрабандиста». – Она подняла кружку в приветственном жесте, а потом выпила остатки ее содержимого. Зак смущенно улыбнулся.
– Между прочим, что изображено на вывеске этого паба? – спросил он.
Ханна повернулась в своем кресле и указала на ржавый металлический предмет на высокой полке, среди зеленых стеклянных поплавков и старых рыболовных сетей. Зак узнал в нем ту нелепую лейку, которая была нарисована на вывеске паба.
– А это такой фонарь в металлическом корпусе с отходящим в сторону носиком, объяснила она. – Внутри, в основном корпусе, находится небольшая масляная лампа, и ее свет виден только тому, на кого направлен носик. Через него идет луч, достаточно сильный, чтобы подать нужный сигнал и указать судну, где находится берег…
– Понятно. Нечто напоминающее лазер, только в стиле восемнадцатого века.
– Именно. А теперь расскажите мне, что творится за пределами Блэкноула. Я нечасто покидаю здешние места, – сказала Ханна с улыбкой.
Какое-то время они разговаривали о галерее и об Элис, а потом слегка коснулись темы об их супругах, хотя Ханна не слишком была расположена говорить о муже, и вся информация о нем ограничилась тем, что она назвала имя – Тоби. Произнеся его, Ханна замолчала, будто одно это слово способно было лишить ее дара речи. Зак хотел поинтересоваться, нашли тело мужа или он так и пропал в море, как многие до него. Но тут ему пришла в голову неожиданная мысль, заставившая его похолодеть. Зак подумал, что когда Ханна плавала, то искала Тоби. Ведь она постоянно ныряла, снова и снова, проводя под водой не меньше времени, чем на поверхности. Он чувствовал, что у нее достаточно решительности и силы, чтобы спустя годы не прекращать поисков утонувшего.
– Вы купаетесь зимой? Я имею в виду в море? – спросил Зак.
– Вопрос, логически не связанный с темой разговора. Но отвечаю: да, купаюсь в море круглый год. Это полезно, вычищает из организма весь мусор, – проговорила Ханна, посмотрев на него с любопытством. – Однако на тот случай, если вы решили вообразить, как я это делаю, примите к сведению, что в зимние месяцы я надеваю гидрокостюм, – добавила она насмешливым тоном.
– Нет-нет, я не воображаю… Хотя гидрокостюм – это хорошая идея. Иначе наверняка можно замерзнуть.
– Холодно бывает так, что ваши яички спрятались бы внутри вас, – посетовала она, а затем усмехнулась: – К счастью, мне об этом тревожиться не надо.
Они сопроводили эти слова пьяным смехом.
– Ханна, вы когда-нибудь видели, чтобы кто-то еще бывал в доме у Димити? Я слышал странные звуки, доносившиеся с верхнего этажа, – сказал Зак.
Его собеседница сразу же прекратила смеяться, словно наткнулась на кирпичную стену. На мгновение она уставилась в свою кружку, а Зак принялся мысленно перебирать недавно сказанные им слова, пытаясь понять, что не так.
– Нет-нет. Насколько мне известно, никто к ней не заглядывает, – проговорила Ханна. Повисла неловкая пауза, после которой она встала, слегка покачнувшись. – Собственно, мне пора идти. Дела на ферме, знаете ли.
– Что вы сможете сделать после того, как выпили столько пива? Оставайтесь… В конце концов, мы не обязаны разговаривать о… – Но Ханна повернулась, чтобы уйти, и ему пришлось замолчать.
Она оглянулась, и он увидел, как ее лицо стало серьезным и непреклонным. Острый взгляд ее глаз был вовсе не пьяным, и Зак почувствовал себя дураком.
– Зайдите на ферму как-нибудь, если хотите. Покажу вам окрестности. Если они вас, конечно, интересуют. – Она пожала плечами и покинула собеседника.
Зак посмотрел на стул, на котором только что сидела Ханна, и, к своему удивлению, внезапно ощутил, что ему не хватает ее. Пришел Пит, чтобы забрать кружки.
– У вас нездоровый вид, – покачал он головой скептически. – Только неразумный человек может попытаться перепить Ханну Брок. Что вы ей такого сказали, что заставило ее вылететь отсюда пулей? Обычно, начав с двух пинт, она остается здесь до закрытия.
– Не знаю. Действительно не знаю, – произнес Зак озадаченно.
Ночью что-то сжало горло Димити мертвой хваткой, и на этот раз виновата была не Валентина. Димити снился отъезд Чарльза Обри и его семьи в конце первого лета, проведенного ими в Блэкноуле. Она знала от Делфины, что им вскоре предстоит уехать, но Димити все равно оказалась к этому не готова. Она пребывала в грезах о том, как после церковной службы пойдет с ними на большое гулянье, устраиваемое на деревенском лугу по случаю праздника урожая
[43]
. Оркестр, праздничные украшения, песни и игры. Яблочные пироги с божественным ароматом. Уилф Кулсон в прошлом году принес ей такой за шатер – туда, где она пряталась, овеваемая пьянящим, волнующим запахом холста – единственным за весь год запахом чего-то иного, праздничного. Димити всегда мечтала пройтись с кем-нибудь по лугу во время гулянья, как это делали все жители деревни. Купить гирлянду из хмеля
[44]
и поиграть во все игры – в кегли, в «попади по крысе»
[45]
, в «сбей кокос»
[46]
, – вместо того чтобы смотреть из укромного места, как это делают другие. Валентина никогда не ходила на праздник урожая. Не хотела. Только поджимала губы, презрительно отвергая подобную идею: «Мне вовсе ни к чему смотреть, как эти люди катаются на своих чертовых каруселях, будто все они такие добрые и справедливые». Каждый год она заставляла Димити ходить среди толпы с лотком, висящим на шее, и продавать всякие букетики, амулеты и всевозможные целебные зелья. Например, фирменное средство Валентины: изготовленный по цыганскому рецепту знаменитый «бальзам красоты», гарантирующий защиту от любых признаков старения. Липкая смесь сала и холодных сливок, ароматизированная цветами бузины, в которую была добавлена настойка корней кровавого щавеля, обладающего живительными свойствами. Или ее «цыганский бальзам», чародейское зелье, сваренное из жира, добытого из свиных почек, перемешанного с обрезками конских копыт и корой бузины. Он славился тем, что излечивал кожные раздражения, нарывы и синяки. Все деревенские дети следовали за ней по пятам, обзывали и бросали в нее кусками навоза, прекрасно зная, что она не может погнаться за ними и дать сдачи, во всяком случае, пока у нее на шее висит тяжелый лоток. Но семейство Обри не боялось жителей Блэкноула, которые шепотом передавали друг другу, что Селеста – любовница Чарльза, а вовсе не жена. И несмотря на то что местные немного задирали носы и исподволь пытались показать, что этого не одобряют, люди по-прежнему принимали их и обращались с ними вежливо. А что им еще оставалось? Чарльз был очень обаятелен, а Селеста необычайно красива. Так что их дочери, благополучные и счастливые, даже не замечали, как жена хозяина паба презрительно поджимала губы, когда их встречала.
