Между тем Ханна повернула направо и пошла вдоль края воды. Кожа у нее была незагорелой, но все-таки не такой мертвенно-бледной, как у Зака. Увы, не приходилось сомневаться, что под его одеждой кожа именно такая. Купальщица была узкобедрой, худощавой, ничего лишнего, и смотрелась как-то обыденно: плоские груди, худые руки. Только талия – впрочем, не такая уж тонкая – отличала ее фигуру от мальчишеской. Но в то же время женщина не выглядела хрупкой, совсем наоборот. Каждый дюйм ее тела казался наполненным энергией и жизненной силой. Возможно, эта сила предназначалась для борьбы. Он вспомнил вызов в ее глазах, когда они разговаривали в пабе. Что ему от нее нужно? Ханна взобралась на каменистую гряду у дальнего конца пляжа и, перешагивая с одного валуна на другой, двинулась в море. Добравшись до места, где камни, похоже, кончились, она продолжила идти вперед и прошла еще футов пятьдесят, бредя по воде, плещущейся у ее колен. Зак смотрел как завороженный. Вероятно, там, под водой, находится каменное дно, достаточно плоское и широкое, чтобы по нему можно было идти, даже не видя, куда ставишь ногу. И вот Ханна застыла на секунду, напряглась и плавно нырнула вперед.
Она исчезла из вида на долгое время. Заку уже стали мерещиться всякие ужасы, такие как скрытые под волнами скалы и откат прибоя, но, конечно, Ханна должна была знать и этот пляж, и прибрежные воды гораздо лучше, чем он. Преодолев значительное расстояние, она выплыла на поверхность восточнее того места, где скрылась в волнах, и очутилась практически напротив Зака, сидящего на утесе. Купальщица отвела мокрые волосы от лица, постояла мгновение в воде, а потом с громким всплеском снова исчезла. В течение минут пятнадцати она плавала и ныряла, ложилась на спину, и Зак перестал волноваться, что она его обнаружит, поскольку, видимо, это не входило в ее намерения. Когда Ханна выбралась из воды, то напряженно подняла плечи, и было видно, что ей холодно на ветру. В этот момент ему захотелось спуститься на пляж и поприветствовать свою новую знакомую… Пока по ее волосам струится вода, на подбородке висит капля, а все тело покрывают пупырышки. И губы у нее будут соленые.
Ханна быстро оделась – с беззаботной жестокостью к себе натянула джинсы и блузку прямо на мокрое тело, – а затем скрылась из вида.
Он просидел у края утеса долго. Димити видела его из окна кухни, к которому подходила каждые пять минут, чтобы проверить, там ли он еще находится. Вообще-то, это была ее земля, так что формально он сейчас нарушал границы частного владения. Валентина этого не позволяла – она бы с яростным блеском в глазах вмиг выскочила из дома и выдворила его, гаркнув так, что было бы слышно за полмили. Мать могла это сделать, если хотела. Димити немного поколебалась, размышляя, не попросить ли его все-таки зайти, но подумала, что время уже упущено. Она так надеялась, что сегодня сумеет сделать оберег для очага, так верила, что остановит непрошеных посетителей, пробирающихся в дом. А может, даже избавится от той, которая вернулась и обосновалась в нем. Старая женщина снова выглянула в окошко и посмотрела на Зака. Мимолетное сходство с Чарльзом, которое она увидела при первой встречи, теперь пропало совсем. Руки и голова этого человека оставались неподвижны, тогда как у Чарльза они всегда пребывали в движении. Тот постоянно бросал быстрые взгляды, стремительно переключался с одного на другое. А ее недавнему гостю не хватало огня, энергии. Молодой человек, сидящий на утесе, словно принадлежал к числу лунатиков, и она опасалась, что он может шагнуть вперед и упасть с края обрыва.
У нее в голове зазвучала немудреная детская песенка, во время которой поющие обычно хлопают в ладоши. Мелодия возникала снова и снова. Песня из детства, с ритмом, от которого она никак не могла избавиться. «Моряк шел к морю, морю, морю, чтобы увидеть что-то, что-то, что-то, что мог увидеть, видеть, видеть, но видел лишь море, море, море…» Сперва ей показалось, что вода, капающая из кухонного крана, вызвала воспоминание об этой песенке. Ровные удары капель о треснувшую фаянсовую раковину. Оставаясь на кухне, Димити закрыла глаза. И сразу ощутила еще сильнее свойственный ее дому запах черствых хлебных крошек, прокисшего молока и чего-то, сгоревшего на плите. Пахнэло столетним духом жирных остатков пищи, прячущимся в кухонных шкафах и трещинах в полу. Внезапно появился аромат духов Валентины – фиалковой воды, которой она мазала за ушами, когда ожидала прихода гостя. Димити подумала, что если открыть глаза, то она сможет ее увидеть рядом улыбающейся. Мици, моя девочка, у тебя есть богатство, которое тебе еще пригодится.Полуприкрыв глаза, ласковая и одурманенная вином, которым от нее пахло, мать говорила это, заправляла бронзовые волосы дочери за плечи.
Димити держала глаза закрытыми и крепко сжимала зубы, чтобы фиалковый запах не проник ей в рот. Песенка по-прежнему вертелась в голове. Море, море, море; море, море, море – ритм скачущий, навязчивый. Это был звук хлопающих детских рук. Рисунок, который ее гость поднес к окну. Димити только мельком взглянула на эту маленькую репродукцию, да еще с немалого расстояния, но тут же все вспомнила. Это был первый раз, когда Обри ее встретил, и первый раз, когда нарисовал. Чарльз превратил ее в фигуру, изображенную на бумаге. Вобрал в себя, а затем воссоздал, присвоил себе. Вот что Димити почувствовала, когда потом увидела этот рисунок. Ей показалось, что она теперь принадлежит ему.
Его дом назывался «Литтлкомб»
[31]
. Он стоял в заросшем саду на дальнем краю Блэкноула, у дороги, идущей в сторону моря, и этим напоминал коттедж «Дозор». Но имелось и различие. «Литтлкомб» располагался ближе к деревне и как бы все еще находился в ней, то есть стоял не на отдалении, хоть и особняком. От него можно было пройти через пастбище к утесам, так же как из «Дозора», и выйти на тропу, ведущую к Тайнхему. Позади дома был маленький овражек, образованный небольшим ручейком, который дальше скатывался в море с утеса, превращаясь в нечто вроде водопада, мутного и грязного после сильного дождя. Одно из лучших мест, где можно было собирать водяной кресс и ловить раков. А так как дом стоял пустым в течение трех лет, то Димити частенько этим занималась.
До Обри там жил старик по фамилии Фитч. Насколько было известно, он проживал там всю жизнь. Имени его никто не знал, все звали его просто Фитчем. Кряхтя, он каждый вечер, кроме воскресенья, ковылял в «Фонарь контрабандиста» и курил там тонкие сигареты без фильтра. Между затяжками его душил кашель. Казалось, это табачный дым привел к образованию на его лице потемневших морщин. Правая рука приобрела вид клешни: указательный и большой пальцы вечно были рядом, готовые схватить следующую сигарету. Однажды, в субботу, он не появился в пабе, и блэкноульцы сразу поняли, что это значит. Они направились в «Литтлкомб» с носилками и нашли его сидящим в кресле, холодным и окоченевшим, с измочаленным окурком, все еще свисающим с нижней губы. Димити могла бы еще раньше сказать, что он мертв, но в паб ее не пускали, да и вообще деревенские жители старались не разговаривать с ней без необходимости, так что отчасти от испуга, а отчасти назло всем она никому не рассказала того, что знала. А дело было вот как. Когда Димити пошла тем утром ловить рыбу в ручье за старым домом, его черные окна издбли беззвучный крик, и за ними возникла зияющая пустота, от которой по коже поползли мурашки, хотя прежде девушка всегда чувствовала в этих стенах присутствие живого существа. Смерть напоминала странный запах, витающий в воздухе, или внезапное прекращение некоего постоянного шума, на который Димити прежде не обращала внимания.
