– …первое, что я сделаю в случае победы на выборах, – закроюсь вместе со своими заместителями в кабинете и не выйду до тех пор, пока не будет определен бюджет на следующий год.
Рассчитанным жестом он тронул галстук и перевел взгляд на своего оппонента. В тот же миг его лицо дрогнуло, и правую щеку повело нервным тиком. Телевизионный грим и стойкий загар часто отдыхающего человека не в силах были скрыть обморочную бледность лица.
Всем стало ясно: случилось нечто из ряда вон выходящее.
Следуя за взглядом Шепетова, камера остановилась на Турусове. Он был собран и строг. Темный костюм, бежевая сорочка и… такой же оранжевый галстук в мелкий цветочек. Его собственный счастливый галстук.
– Оппоненты впервые встречаются на теледебатах в прямом эфире… – Костя-Голубчик постарался сгладить заминку. – Теперь перед вами выступит второй кандидат, красноярец…
– Турусов даже не заметил, что у них одинаковые галстуки! – возмутилась Дайнека.
– Главное – это заметил Шепетов! – Ирина расхохоталась. – Поделом. Хотел – получи! – Она повернулась к Дайнеке. – Теперь пойдемте пить чай!
– И мы не послушаем, что скажет Турусов?
– Меня заранее тошнит от того, как талантливо он будет «импровизировать», повторяя мой текст. – Ирина выключила телевизор. – Идемте на кухню.
Турусов так и не догадался, какая опасность подстерегала его галстук. Роксана подлетала к Москве. А Шепетов получил то, чего так настойчиво добивался.
– Предлагаю отметить завершение операции! Может, куда-нибудь сходим? – покосившись на Эдика, Дайнека осеклась: – Прости, я забыла…
– Ничего, идите вдвоем.
– Неймется тебе! – проворчала Ирина и вдруг улыбнулась. – Впрочем, идем! Сегодня я познакомлю тебя с одним человеком.
– С ним? – понизив голос, спросила Дайнека.
– С ним, – подтвердила Ирина.
Глава 23
Река Лена, Иркутск, декабрь 1806-го – январь 1807 года
Провожая Резанова в дорогу, якутский губернатор приставил к нему двух казаков, которые должны были сопровождать государева камергера до Иркутска. Официальная версия этого сопровождения была следующей: «Из уважения к высокому чину». На самом деле губернатор опасался, что в том состоянии, в котором пребывал Николай Петрович, он сгинет где-нибудь по дороге, не добравшись до конечного пункта, и его, якутского губернатора, обвинят в недосмотре.
Путь от Якутска до сибирской столицы пролегал по замерзшему руслу реки Лены. Это была ровная заснеженная дорога. На всем ее протяжении располагались улусы якутов и русские поселения. Иногда на берегах появлялись тунгусы со своими оленями.
В сравнении с безлюдным пространством Якутско-Охотского почтового тракта здесь все было хорошо обустроено. Достаточное количество почтовых станций позволяло вовремя менять лошадей и двигаться на большой скорости в напряженном режиме.
На одной станции Резанов услышал от купца, что стужа в ту зиму достигла небывалой силы. И у него была возможность почувствовать это, сидя в санях. Обмороженные щеки и нос явились неизбежным следствием гонки на лошадях при сильном морозе. За его санями ехали другие, с якутскими казаками.
Новый, 1807 год встретили в черной избе, где хозяйка поила их чаем. За единственным столом устроились все: возчики, оба казака, туземец-слуга и Его Императорского Величества действительный камергер и кавалер Николай Петрович Резанов.
Напившись чаю, командор поднялся из-за стола:
– Трогаем.
Один из казаков вымолвил:
– Господин камергер, пожалели бы себя, эвон как исхудали…
Было ли это искренним сочувствием командору или казак хотел отдохнуть? Наверное, и то и другое. Многодневная гонка истощила силы.
Когда вышли на трескучий мороз, возчики уже поджидали в санях. Резанов сел и завернулся в тулуп. Сани тронулись. Николай Петрович закинул голову и посмотрел в темное небо. Там прямо на глазах появилась голубая волна, которая приумножилась и, многократно отразившись, перекинулась через весь небосвод, после чего заиграла разными красками: от зеленого к желтому, потом стала розовой.
К нему обернулся возчик:
– Эвон, как засветила.
– Северное сияние, – сказал командор, поворочался и, устроившись удобней, тут же заснул.
До Иркутска добирались почти месяц. Выехав из Якутска в конце декабря 1806 года, в столице Сибири оказались лишь 24 января 1807-го. Преодолев более тысячи километров, Резанов наконец оказался в губернском городе, где было почти три тысячи дворов. Здесь уже чувствовалась близость цивилизации.
Иркутский генерал-губернатор бывал у Резанова каждый день. Не смея пренебречь своими обязанностями, превозмогая телесную немощь изнуренного организма, командор из благодарности принимал приглашения, а затем сам дал городу бал на триста человек и обед, который обошелся ему в две тысячи рублей. После чего хворобы снова одолели его, и в результате возобновившейся лихорадки он оказался в постели, где провел целый месяц.
Грустные мысли поселились в голове командора. Он понимал, что значительно превысил те силы, которые отпустила природа. Подгоняя, подхлестывая себя в пути, исчерпал все, что дала судьба. Силы оставляли его, делая день ото дня все слабее. Думая о Кончите, он уже предвидел, что не сможет выполнить обещания, но душа его рвалась только вперед, в Петербург и потом – к ней, в Сан-Франциско.
Предполагая, что вряд ли доедет живым до Санкт-Петербурга, Николай Петрович написал свояку, Михаилу Матвеевичу Булдакову, который в случае его смерти делался опекуном малолетних детей Резанова:
«Наконец я в Иркутске!.. Письмо матушки и детей, сегодня же с курьером полученное, растравило все раны мои, они ждут меня к Новому году, но не знают, что, может быть, и век не увижусь. Матушка описывает, что граф Н.П. столько к ней милостив, что посылает наведываться о сиротах моих; у меня опять текут слезы…»
Мысль о том, что он, возможно, не увидится более с детьми, вызвала в Резанове опасение, что Булдаков, узнав из донесений про обручение с Кончитой, пренебрежет заботой о них, вынудила Николая Петровича дописать в постскриптуме:
«Из калифорнийского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветреницей. Любовь моя у вас в Невском, под куском мрамора, а здесь – следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству. Консепсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, сохрани тайну».
И это была еще одна жертва, на сей раз – его детям.
В конце февраля Резанов покинул Иркутск и отправится в Красноярск. Генерал-губернатор пытался уговорить его задержаться до наступления теплых весенних дней, однако, убедившись в тщетности попыток, распорядился, чтобы врач, который пользовал Резанова, отправился в Красноярск вместе с ним. Он, как и якутский губернатор, опасался быть обвиненным в недосмотре, приведшем к смерти Резанова. Теперь все в окружении Николая Петровича были уверены, что до Санкт-Петербурга ему не добраться…
