Ксения Георгиевна и Павел Георгиевич стояли
заплаканные, но Георгий Александрович держал себя в руках. Кирилл Александрович
выглядел невозмутимым – надо полагать, с его точки зрения, сквернейшая история
завершилась еще не самым катастрофическим образом. Симеон Александрович то и
дело прикладывал к покрасневшим глазам надушенный платок, однако, подозреваю,
вздыхал он не столько по маленькому племяннику, скольку по одному англичанину с
соломенно-желтыми волосами.
Совладав с голосом, его величество продолжил:
– Однако несправедливо было бы
поблагодарить Всевышнего, не воздав должное тому, кого Господь избрал Своим
благим орудием – верного нашего гоф-фурьера Афанасия Зюкина. Вечная вам
признательность, драгоценный Афанасий Степанович, за верность долгу и
преданность царскому дому.
– Да, милый Афанасий, мы вами очень
благодовольны, – улыбнулась мне ее императорское величество, по
обыкновению путая трудные русские слова.
Я заметил, что несмотря на траур, на груди у
царицы лучезарными капельками переливается малый бриллиантовый букет.
– Подойдите, Афанасий Степанович, –
торжественным голосом произнес государь. – Я хочу, чтобы вы знали:
Романовы умеют ценить и вознаграждать беззаветное служение.
Я сделал три шага вперед, почтительно склонил
голову и уставился на сверкающие лаком сапоги его величества.
– Впервые в истории императорского двора,
нарушая стародавнее правило, мы производим вас в высокое звание камер-фурьера и
назначаем заведовать всем штатом придворных служителей, – объявил царь.
Я поклонился еще ниже. Еще вчера от такого
невероятного возвышения у меня закружилась бы голова и я почувствовал бы себя
счастливейшим из смертных, а сейчас мои одеревеневшие чувства никак не
откликнулись на радостное известие.
И на этом поток высочайших милостей не иссяк.
– Взамен содержимого некоей шкатулки,
благодаря вам вернувшейся к царице, – мне показалось, что здесь в голосе
императора зазвучала лукавая нотка, – мы жалуем вас бриллиантовой
табакеркой с нашим вензелем и наградными из нашего личного фонда – десятью
тысячами рублей.
Я снова поклонился:
– Покорнейше благодарю, ваше
императорское величество.
На этом церемония награждения была завершена,
и я попятился назад, за спины августейших особ. Эндлунг тайком подмигнул мне и
состроил почтительную физиономию – мол, где мне теперь до такой важной персоны.
Я хотел ему улыбнуться, но не получилось.
А государь уже обращался к членам Зеленого дома.
– Бедный маленький Мика, – сказал он
и скорбно сдвинул брови. – Светлый агнец, злодейски умерщвленный гнусными
преступниками. Мы скорбим вместе с тобой, дядя Джорджи. Но ни на минуту не
забывая о родственных чувствах, давайте помнить и о том, что мы не простые
обыватели, а члены императорского дома, и для нас авторитет монархии превыше
всего. Я сейчас произнесу слова, которые, возможно, покажутся вам чудовищными,
но все же я обязан их сказать. Мика умер и ныне обретается на небесах. Спасти
его нам не удалось. Но зато спасена честь и репутация Романовых. Кошмарное
происшествие не имело никакой огласки. А это главное. Уверен, дядя Джорджи, что
эта мысль поможет тебе справиться с отцовским горем. Несмотря на все
потрясения, коронация совершилась благополучно. Почти благополучно, –
добавил государь и поморщился – очевидно, вспомнив о Ходынской неприятности, и
эта оговорка несколько подпортила впечатление от маленькой речи, проникнутой
истинным величием.
Еще более ослабил эффект Георгий
Александрович, вполголоса сказавший:
– Посмотрим, Ники, как ты заговоришь об
отцовских чувствах, когда у тебя появятся собственные дети…
В коридоре ко мне подошла Ксения Георгиевна,
молча обняла, положила голову мне на плечо и дала волю слезам. Я стоял
неподвижно и только осторожно поглаживал ее высочество по волосам.
Наконец великая княжна распрямилась,
посмотрела на меня снизу вверх и удивленно спросила:
– Афанасий, ты не плачешь? Господи, что у
тебя с лицом?
Я не понял, что она имеет в виду, и поворотил
голову, чтобы взглянуть в висевшее напротив зеркало.
Лицо было самое обыкновенное, только немножко
застывшее.
– Ты передал ему мои слова? –
всхлипнув, спросила шепотом Ксения Георгиевна. – Сказал, что я его люблю?
– Да, – ответил я, помедлив – не
сразу вспомнил, что она имеет в виду.
– А он что? – Глаза ее высочества,
мокрые от слез, смотрели на меня с надеждой и страхом. – Передал мне
что-нибудь?
Я покачал головой.
– Нет. Только вот это.
Вынул из кармана опаловые серьги и
бриллиантовую брошь.
– Он сказал, ему не нужно.
Ксения Георгиевна на миг зажмурилась, но и
только. Все-таки не зря ее высочество с детства обучали выдержке. Вот и слезы
уже не текли по ее нежным щекам.
– Спасибо, Афанасий, – тихо молвила
она.
Голос прозвучал так устало, будто ее
высочеству было не девятнадцать лет, а по меньшей мере сорок.
Я вышел на веранду. Что-то дышать стало
трудно. К вечеру над Москвой повисли тучи. Видно, ночью будет гроза.
Странное у меня было ощущение. Судьба и
монаршья милость одарили меня со сказочной щедростью, вознесли на высоту, о
которой я и не мечтал, а чувство было такое, будто я потерял всё, чем обладал,
и потерял навсегда.
Над кронами деревьев Нескучного парка
прошелестел ветер, заполоскал листвой, и я вдруг отчего-то вспомнил предложение
Эндлунга перейти в морскую службу. Представил чистый горизонт, пенистые гребни
волн, свежее дыхание бриза. Глупости, конечно.
Из стеклянных дверей вышел мистер Фрейби. Ему
тоже в минувшие дни пришлось несладко. Остался один, без господ. Побывал под
тяжким подозрением, подвергся многочасовому допросу и теперь вместе с багажом
повезет в Англию свинцовый гроб с телом мистера Карра. Однако все эти испытания
на батлере никоим образом не отразились – он выглядел всё таким же флегматичным
и благодушным.
Приветливо кивнул мне и встал рядом, облокотившись
на перила. Закурил трубку.
Эта компания меня вполне устраивала, так как с
мистером Фрейби вполне можно было молчать, не испытывая ни малейшей неловкости.
К подъезду выстроилась вереница экипажей –
сейчас должен был начаться разъезд.
Вот с крыльца стали спускаться их величества,
сопровождаемые членами императорской фамилии.
