Махнув рукой, он быстро двинулся мне
навстречу, уверенно шагая по слегка колышащейся дощатой ленте. Стройность его
прямой фигуры не могли скрыть ни мешковатая ряса, ни черный монашеский клобук с
ниспадающим на плечи крепом.
Нас разделяло не более двадцати шагов. Солнце
светило ему в спину, и от этого вдруг показалось, будто окруженный сияющим
нимбом черный силуэт спускается ко мне прямо с неба по тонкому золотому лучу.
Прикрыв одной рукой глаза, я взялся другой за
канат, заменявший перила, и шагнул на мост, пружинисто качнувшийся под ногами.
Дальше все произошло очень быстро. Так быстро,
что я не успел более сделать ни одного шага.
С противоположной стороны оврага к мосту
метнулась черная узкая фигура – я увидел, что одна ее рука длиннее другой и
вспыхивает на солнце яркими искорками. Дуло пистолета!
– Берегитесь! – крикнул я, и
Фандорин с молниеносной скоростью развернулся, высунув из рукава рясы кисть руки
с зажатым в ней маленьким револьвером.
Эраст Петрович качнулся, видимо ослепленный
лучами, но в ту же секунду выстрелил. С кратчайшим, почти неразличимым для
слуха интервалом грянуло и оружие Линда.
Попали оба.
Узкий силуэт на той стороне оврага опрокинулся
навзничь, но и Фандорина отшвырнуло назад и вбок. Он схватился рукой за канат,
какое-то мгновение еще держался на ногах – мелькнуло белое лицо, перечеркнутое
полоской усов, и исчезло, завешенное черным крепом. Потом, пошатнувшись, Эраст
Петрович перевалился через канат и ухнул вниз.
Мост заболтался влево-вправо, будто пьяный, и
мне пришлось ухватиться за хлипкое ограждение обеими руками. Шкатулка выпала
из-под моего локтя, ударилась о доску, потом о камень, раскололась надвое, и
драгоценности ее величества, выбросив целый сноп разноцветных бликов, упали в
траву.
Сдвоенное эхо выстрелов прокатилось по оврагу
и растаяло. Снова стало очень тихо. Пели птицы, где-то вдали прогудел фабричный
гудок, извещая о начале смены. Потом раздалось мерное, частое постукивание –
так стакан звякает в подстаканнике, когда скорый поезд мчится на всех парах.
Я не сразу понял, что это клацают мои зубы.
На той стороне оврага лежало недвижное тело.
Другое, широкое от распластанной рясы, чернело
внизу, на самом краю ручья. Дымка, еще минуту назад стелившаяся по дну
расщелины, поредела, и было видно, что рука трупа свесилась в воду. Надежды,
что Фандорин после такого падения остался жив, быть не могло – слишком уж
хрустко прозвучал удар о землю.
Я не любил этого человека. Может быть, даже
ненавидел. Во всяком случае, хотел, чтобы он раз и навсегда исчез из нашей
жизни. Однако я не желал ему смерти.
Его ремеслом был риск, он всё время играл с
опасностью, но я почему-то не думал, что он может погибнуть. Он казался мне
бессмертным.
Не знаю, сколько времени я простоял,
вцепившись в канат и глядя вниз. Может быть, мгновение, а может быть, час.
В чувство меня привел солнечный зайчик,
выметнувшийся из травы прямо мне в глаз. Я вздрогнул, непонимающе уставился на
источник света и увидел желтые звездчатые бриллианты диадемы-бандо. Ступил с
моста на землю, чтобы подобрать рассыпавшиеся сокровища, но не стал – никуда не
денутся.
Фандорин, каким бы он там ни был, не
заслуживал того, чтобы, подобно падали, валяться на мокрой гальке.
Перекрестившись, я стал спускаться вниз,
хватаясь за стебли травы. Дважды поскользнулся, но не упал.
Встал над мертвецом, не зная, что нужно
делать. Решившись, нагнулся, взял за плечи и стал переворачивать на спину. Сам
не знаю, зачем. Просто было невыносимо смотреть, как он, всегда такой
элегантный и полный жизни, лежит, нелепо изогнув переломанное тело, и быстрая
вода шевелит его безжизненно висящую руку.
Фандорин оказался гораздо легче, чем я ожидал.
Без большого труда я переложил его навзничь. Немного помедлив, откинул с лица
завернувшийся креп и…
Нет, здесь я должен прерваться. Потому что не
знаю, как описать свои чувства в тот миг, когда разглядел приклеенные черные
усики и струйку алой крови, стекавшую изо рта мертвой мадемуазель Деклик.
Наверное, я вовсе ничего не чувствовал.
Очевидно, со мной произошла своего рода paralysie émotionnelle
[45]
– не знаю, как сказать по-русски.
Я ничего не чувствовал, ничего не понимал, и
только зачем-то всё пытался стереть кровь с бледных губ Эмилии, а кровь
выливалась снова, и остановить ее было невозможно.
– Она мертва? – крикнул кто-то
сверху.
Ничуть не удивившись, я медленно поднял
голову.
По противоположному склону оврага, держась за
плечо, спускался Фандорин.
Его лицо показалось мне противоестественно
белым, меж пальцев сочились красные капли.
* * *
Фандорин говорил, я слушал. Меня немного
покачивало, и из-за этого я смотрел всё больше вниз, на землю – не ушла бы
окончательно из-под ног.
– Я д-догадался вчера утром, когда мы
провожали ее в Эрмитаж. Помните, она пошутила про рыцарей с дворницким ломом?
Это было неосторожно. Как могла скованная и заточенная в подвал пленница
видеть, что мы с вами выламываем дверь именно дворницким ломом? Она и грохот-то
вряд ли бы услышала. За нашими д-действиями мог наблюдать только кто-то,
подсматривавший из-за шторы.
Эраст Петрович, морщась, стал промывать
простреленное плечо водой из ручья.
– Не пойму, задета ли кость… Кажется,
нет. Хорошо хоть к-калибр маленький. Но какова меткость! Против солнца, не
целясь! Поразительная женщина… Так вот, после странных слов о ломе у меня
словно пелена с глаз сошла. Я подумал, а с какой, собственно, стати бандиты
держали Эмилию в неглиже? Ведь половые домогательства со стороны этой шайки
женоненавистников исключались, да и вообще вид женского тела, по ее словам,
должен был внушать им отвращение. А теперь вспомните предметы мужской одежды,
разбросанной в д-доме. Всё очень просто, Афанасий Степанович. Мы с вами застали
Линда врасплох, и вместо того, чтобы бежать, он (уж позвольте, я буду о докторе
в мужском роде – так оно привычней) сделал смелый ход. Скинул мужскую одежду,
наскоро натянул женскую сорочку из гардероба мадемуазель Деклик, спустился в
подвал и сам себя приковал. Времени у Линда было совсем немного – даже шкатулку
не успел припрятать.
Я медленно и осторожно, по вершку, перевел
взгляд на лежащее тело. Хотел еще раз посмотреть на безжизненное лицо, но так
до него и не добрался – в глаза бросился синяк, темневший из-за раскрывшегося
ворота рясы. Синяк был давнишний, виденный мною еще на квартире в Архангельском
переулке.
