– Что? – насторожился я,
почувствовав, что сейчас он сообщит мне нечто очень важное.
– Нет… Ничего. Ждите звонка.
Повернулся и вышел.
Что за гнусная манера!
* * *
Я расположился у аппарата самым обстоятельным
образом.
Рассудив, что в ближайший час Фандорин мне уж
во всяком случае телефонировать не сможет, я взял денег (Эраст Петрович оставил
на столе целый пук кредиток), сходил на Мясницкую и купил свежих саек,
замечательной московской ветчины и газет. Шкатулку взял с собой. Крепко
прижимал локтем и зорко поглядывал по сторонам – не вертится ли поблизости
какое-нибудь ворье. «Орлов» висел у меня на шее, в специальной сооруженной
ладанке из суконного носка.
Моя уставшая от потрясений душа закалилась и
подчерствела. Еще несколько дней назад я вряд ли смог бы в такой день
преспокойно сидеть, попивать чай, закусывать и листать газеты. Как говорится в
народе, обкатали Савраску крутые горки.
Про Ходынскую беду городские газеты не то
чтобы умалчивали – поди-ка умолчи, когда по всей Москве вой и плач, но писали
уклончиво, больше налегая на благотворительные и милосердные поступки
высочайших особ. В этом ощущалась уместная деликатность и забота об авторитете
августейшего дома.
К примеру, «Московские ведомости» подробнейшим
образом описывали посещение вдовствующей императрицей Старо-Екатерининской
больницы, где ее величество подарила каждому из пострадавших по бутылке мадеры.
Государь и государыня распорядились произвести
похороны за казенный счет, а семьям, потерявшим кормильца, назначили
воспомоществование. Поступок в высшей степени благородный, однако мне
показалось, что газета чересчур уж восторгается щедростью их величеств,
оставляя в умолчании причину высочайшей милости. Вряд ли москвичам тон статьи
придется по вкусу.
И уж совсем меня расстроила «Московская
иллюстрированная газета», не придумавшая ничего лучшего как воспроизвести
художественно исполненное меню грядущего торжественного ужина в Грановитой
палате на три тысячи кувертов.
Бульон Лукулловый
Пирожки разные
Холодное из рябчиков по-суворовски
Жаркое: крупные цыплята на вертеле
Салат
Цельная спаржа
Мороженное
Десерт
То есть я-то отлично видел, что по случаю
печальных событий меню составлено самое скромное, без каких-либо излишеств: что
такое один салат? Ни осетров, ни фаршированных фазанов, ни даже белужьей икры.
Истинно спартанская трапеза. Это поймут и по достоинству оценят приглашенные на
ужин высокие особы. Но зачем же печатать такое в газете, для многих читателей
которой и колбаса «собачья радость» – лакомство?
Во всем этом, по зрелом размышлении, я
усмотрел не заботу о престиже власти, а нечто прямо противоположное. Очевидно,
Симеон Александрович и обер-полицмейстер воспретили газетам свободно писать о
случившемся, вот редакторы и исхитряются всяк на свой лад подогреть возмущение
толпы.
Расстроенный, я отложил газеты и стал смотреть
в окно – это на первый взгляд бесполезное занятие отлично успокаивает
растревоженные нервы, особенно ясным майским вечером, когда тени так мягки и
золотисты, деревья еще не обвыклись со своей вновь обретенной листвой, а небо
покойно и безмятежно.
Довольно долго я пребывал в тихом,
безмысленном созерцании. А когда силуэты домов совсем размылись, стертые
сумерками, и зажглись фонари, затрезвонил телефонный аппарат.
– Слушайте внимательно и не
п-перебивайте, – услышал я голос Фандорина. – Вы знаете Воробьевы
горы?
– Да, это совсем недалеко от…
– Там есть д-декоративный парк. Мы с вами
видели его из лодки, помните? Помните висячий мост на канатах над оврагом? Я
еще сказал, что видел почти такой же в Гималаях?
– Да, помню, но к чему вы мне всё это…
– Будьте там завтра утром. В шесть.
Принесите камень и шкатулку.
– Зачем? Что случи…
– Да, и вот еще что, – бесцеремонно
перебил меня он. – Не удивляйтесь, я буду наряжен монахом. Скорее всего я
опоздаю, но вы, Зюкин, приходите вовремя. Всё поняли?
– Да, то есть нет, я ровным счетом
ничего…
Раздался сигнал отбоя, и я в крайнем
негодовании кинул трубку. Да как он смеет так со мной обходиться? Ничего не
объяснил, ни о чем не рассказал! Как прошло его объяснение с Сомовым? Где
Фандорин сейчас? Почему не возвращается сюда? И, главное, зачем я должен везти
в такое странное место сокровища короны?
Я вдруг вспомнил странное выражение, с которым
он смотрел на меня при расставании. Что он хотел поведать мне на прощанье, но
так и не решился?
Он сказал: «Отныне наши дороги расходятся».
Что если наши пути разошлись не только в прямом, но и в фигуральном смысле?
Господи, и посоветоваться-то не с кем.
Я сидел, смотрел на молчащий телефонный
аппарат и напряженно размышлял.
Карнович? Исключено.
Ласовский? Его, надо полагать, уже отстранили
от должности, да если бы и не отстранили…
Эндлунг? Он, конечно, славный малый, но в
таком головоломном деле проку от него не будет.
Эмилия! Вот кто мог бы мне помочь.
Нужно протелефонировать в Эрмитаж, стал
соображать я, и измененным голосом, хорошо бы женским, подозвать мадемуазель
Деклик…
В эту самую минуту аппарат вдруг очнулся и
отчаянно зазвонил.
Ну слава Богу! Значит, Фандорин все же не
такой невежа, как я вообразил. Нас просто разъединили.
Я нарочно заговорил первым, чтобы он по
всегдашней своей манере не успел ошеломить меня каким-нибудь новым фокусом:
– Прежде чем я выполню то, что вы
требуете, извольте объяснить, – скороговоркой произнес я. – Что с
Сомовым? И потом, зачем наряжаться именно монахом? Неужто не нашлось другого
маскарада? Это кощунство!
– Mon dieu, что вы такое говохите,
Атанас? – услышал я голос мадемуазель и поперхнулся – но лишь на
мгновение.
Это было просто замечательно, что она
протелефонировала мне сама!
– К кому вы обращались? – спросила
Эмилия, переходя на французский.
– К Фандорину, – пробормотал я.
– Какой монах? При чем здесь Сомов? Я как
раз звоню из его, то есть бывшей вашей комнаты. Сомов куда-то запропастился,
никто не знает, где он. Но это неважно. Карр убит!
– Да-да, я знаю.
